Соль с Жеваховой горы - Ирина Лобусова

Алена завизжала. Натянула на себя халат, разрази­лась рыданиями, затем полилась истошная, бессвязная брань.

Не обращая на нее никакого внимания и не говоря ни единого слова, Володя прошел в спальню, достал с полки шкафа старинный чемодан, обитый тонкой свиной кожей с позолоченным тиснением – с этим чемоданом Володя приехал в Одессу. Раскрыв его, он принялся собирать все свои вещи.

Алена стояла за его спиной. Она кричала и плакала. То поливала площадной бранью, обвиняя во всем, то умоляла не уходить. Странно, но Володя почти физически не слышал ни одного произносимого ею слова. И если бы его попросили пересказать ее речь, он ни за что не смог бы повторить.

Наконец вещи были собраны. Свои рукописи Володя сложил в отдельную папку. Взял пишущую машинку со стола. Ключи оставил в прихожей, на столике рядом с вешалкой. И перешагнул порог, точно зная, что в эту квартиру больше не вернется. Никогда. Странное дело, но в первые минуты, шагая по темным ночным улицам под порывами ледяного ветра, Сосновский чувствовал только острое чувство облегчения. Такое острое, что от него хотелось плакать.

Володя переночевал в редакции, взяв ключ у ночного сторожа. Как главный редактор он мог находиться в помещении редакции хоть круглосуточно, но на следующее утро Сосновский пошел в Каретный переулок. К счастью, квартира, в которой он жил раньше, была свободна. Володя снял ее и в тот же вечер перенес из редакции все свои вещи. У него было такое чувство, словно он вернулся домой…

Девушка из типографии удивленно вскинула глаза на Володю, облегченно вздохнув в тот момент, когда редактор Сосновский протянул ей последнюю, внесенную красным карандашом правку. Обычно правка гранок перед сдачей номера в типографию была долгим процессом. Вооружившись красным редакторским карандашом, Володя «строил из себя Хейфеца» – как он сам называл этот процесс. Он тщательно правил чужие материалы, менял их местами, снимал с печати и делал прочие серьезные вещи, которые так ненавидели все репортеры мира, особенно молодые. Сам Володя получал от этого процесса газетной инквизиции истинное удовольствие, поступая с чужими материалами так, как когда-то поступали с его статьями. Его опьяняла власть. Но в газете большевиков не находилось репортера, который поступил бы с ним так, как когда-то поступал он сам: в те моменты, когда, врываясь в кабинет к Хейфецу, говорил, что все эти редакторские правки всего лишь мелочность, злобность и самодурство.

Но в тот день Володя справился с газетным процессом не удивление быстро. Он немного сократил основные статьи, урезал новости, расширил сводку с партийного съезда и поступил невероятно мягко со статьей одного репортера, которую, в нормальном состоянии, порезал бы на треть. Все это он сделал со всеми газетными полосами очень быстро, в течение часа, и отослал девушку из типографии обратно на рабочее место.

Затем, тяжело вздохнув, поднялся из-за стола, собрал в кожаную папку необходимые документы и так застыл, печально глядя перед собой. Сосновскому было страшно.

Страшно ему было достаточно долго, еще с ночи, когда, промучившись до рассвета, он принял непоколебимое, ну просто нерушимое решение. Он решил поступить так, как требовала его совесть. И заодно покрыть себя нестерпимым позором. Володя решил развестись. Для бывшего князя Сосновского поступить так, пусть даже с неверной женой, означало несмываемый позор.

В среде, из которой вышел Володя, в которой так долго и счастливо жили его родители, разводов не существовало. Развод бросал на весь род грязное, позорное пятно. Он словно подчеркивал несостоятельность мужчины, который не справился с грузом взятых на себя обязательств и позорно капитулировал. Это было мерзко, унизительно, словно подчеркивало ущербность. Разведенных людей не принимали в приличном обществе. Они становились изгоями. И Володя не сомневался, что родители переворачиваются в гробах от его решения.

Все изменилось с приходом большевиков. На какой-то период брак перестал быть таинством, мгновенно потеряв свою значимость. Новая мораль допускала между мужчиной и женщиной такие отношения, которые прежде были абсолютно невозможны без брака – к примеру, совместное сожительство.

Но очень скоро большевики осознали свою ошибку, поняв, что чем больше независимым становится человек, тем сложнее им управлять. И превратили брак еще в один рычаг управления, придав ему несколько другую, уже не моральную, а социально-политическую окраску. Вновь принялись осуждаться разводы, и большевики делали все для того, чтобы уменьшить количество разведенных в своих рядах. Развестись означало вызвать огонь на себя. Но, несмотря на это, Володя собирался поступить именно таким образом.

Дверь его кабинета распахнулась, и Сосновский увидел на пороге человека, которого ожидал увидеть в этот день меньше всего. Но, тем не менее, был безмерно рад. Это был его друг Павел Дыбенко, один из самых больших людей не только в Одессе, но и во всей УССР.

В Одессе располагалась важная воинская часть – Управление 6-го стрелкового корпуса Украинского военного округа Вооруженных сил Украины и Крыма. И командиром корпуса был назначен Павел Ефимович Дыбенко. Володя пришел к нему брать интервью – это было необходимо для парадного выпуска газеты, посвященного одному из майских праздников. Они разговорились, затем продолжили общение. И с тех пор их связывала достаточно крепкая дружба.

Павел Дыбенко был старше Сосновского. Опытный командир, он прошел все фронты гражданской войны, но ничем не напоминал подлеца Патюка. В глазах Володи Дыбенко был похож на настоящего офицера царской гвардии. Он чем-то напоминал его старшего брата. В нем была воинская доблесть, честь, достоинство и все те редкие качества, большинство из которых в новом времени были утрачены. Несмотря на то что Дыбенко не умел наушничать и доносить, он сделал блестящую карьеру, став одним из первых людей в городе. Но то, что он стал очень большим начальником, ничуть не испортило его.

Дыбенко не зазнался, не испортился, поэтому его любили и ценили не только начальство, но и подчиненные. С Володей же его связывала некая общность взглядов, какая-то тонкость натуры, в общем-то удивительная для военного.

– Откуда ты? – Сосновский не поверил своим глазам – вот уже много дней его друга не было в городе, и он знал, что в области происходит что-то серьезное.

– Отовсюду. Из Херсонщины, – Дыбенко неопределенно махнул рукой. Володя знал, что в области вспыхивают жестокие крестьянские бунты, но об этом нельзя было говорить. – Вот, приехал только и сразу к тебе, – выдохнул. – Да ты, я вижу, уходишь? Начальство вызвало на ковер?

– Если бы… – Володя заметно помрачнел, – нет. С начальством как раз все в порядке. Тут такое дело… Ты на машине? Подбросишь до суда?

– Куда? – Дыбенко не поверил своим ушам.

– Или до загса, я не знаю… – Володя сник. – В загс правильнее, наверное, будет, – начал он. – Я, видишь ли, с женой… С бывшей женой решил развестись…

– Так, – лицо Дыбенко вдруг стало невероятно серьезным. – Из дома, как я понимаю, ты ушел? Есть где жить?

– Ушел, – вздыхая, кивнул Володя, – я теперь в Каретном переулке живу. Старую свою квартиру снял.