Шестой прокуратор Иудеи - Владимир Паутов

Незнакомец смотрел на Иосифа своими большими, казалось безжизненными глазами, на которые были прикреплены два каких-то непонятных круглых прозрачных, словно вода, предмета с жёлтыми нитями, почему-то закручёнными за ушами. В своих руках человек держал посох, но не длинный, как у священников, а наоборот весьма короткий с круглым набалдашником белого цвета на конце.

– Кто ты? Как твоё имя? – спросил, наконец, Каиафа, когда немного пришёл в себя. – Как попал ты в мой дом?

– О, как я попал сюда? Конечно, конечно, сейчас объясню! Да, я просто вошёл через дверь, – весело заявил незнакомец, подошёл к креслу, предназначенному только первосвященнику, и медленно опустился в него. Каиафа этот поступок даже не возмутил, хотя в другое время столь неучтивое поведение незнакомого человека привело бы его в неописуемую ярость. Первосвященник даже близким родственникам не позволял более безобидных вольностей, а сесть в кресло главного жреца посчитал бы за нарушение, достойного самого сурового наказания.

– Пришёл же я помочь тебе, Каиафа, ибо узнал, что чувства сомнения гложут твой разум. Не бойся никого! Тому, трёхпалому, который приходил ночью в Храм, можешь верить! Он обещал выдать проповедника и сдержит своё слово, ибо слишком тщеславен и жаден. Теперь об Иисусе из Назарета. В нашем деле казнить самозванца не самое главное, дружище. Здесь надо всё обдумать! – продолжал тем временем говорить незваный гость, удобно усевшись на законное место Каиафы, а первосвященник с таким интересом стал вдруг слушать незнакомца, что даже не обратил внимания на столь вольное его поведение.

– Так вот я и говорю, что, ведь даже будучи казнённым, он останется иудеем. Никто не станет отрицать того, что пройдёт немного времени, и люди вдруг захотят почитать его как святого. Опасно это для нашей веры! Очень даже вредно и опасно! Нельзя такое допустить!

– Так что же делать? Посоветуй, коли знаешь! – с надеждой в голосе попросил первосвященник.

– Знать-то я знаю, да вот только ты, Иосиф, сможешь ли воплотить мою, вернее нашу с тобой идею в жизнь? – с сомнением в голосе сказал незнакомец.

– Всё сделаю, дабы очистить нашу веру от скверны ереси! – твёрдо и решительно заверил своего гостя Каиафа. Тот, услышав эти слова, довольно ухмыльнулся и пристально всмотрелся в глаза первосвященнику.

Главный жрец Иерусалимского храма вдруг ощутил дикий ужас и даже немного отпрянул назад, так как под недобрым взглядом незнакомца почувствовал тяжёлое дыхание вечности и забвения. Но страх Каиафы был мимолётен и скор, словно вспышка молнии. А потому его внезапная боязнь так же быстро ушла, как и возникла, ибо в голове первосвященника в тот миг не было никаких других мыслей, кроме, одной, единственной и сокровенной, живущей в нём и сросшейся с ним в одно целое, подчинившей себе всё его сознание. Не борьба за чистоту веры, за единого Бога занимала в тот момент Каиафу, но совершенно о другом думал правоверный книжник Иосиф. Размышлял он тогда не столько о том, как убить, казнить, растерзать самозванного пророка, но как унизить того, осквернить тело его и память о нём выкинуть навсегда. Да вот только придумать ничего толкового не смог, дабы претворить мысли свои тайные в жизнь, а посему и понадеялся на помощь неизвестно как оказавшегося в его доме незнакомца. А совет незваного гостя того был весьма краток.

– Распять его надо! На кресте! – коротко, как отрезал, бросил незнакомец в чёрном плаще.

– На кресте? Распять? Но ведь это не наша казнь, а нечестивых римлян-язычников, – разочаровано проговорил Иосиф Каиафа. Он надеялся получить действительно толковый совет, а на деле, как показалось ему на первый взгляд, услышал пустое предложение. – Нет, спасибо, конечно, за совет, но это для нас, иудеев, не приемлемо. Да, у меня и нет такого человека, которому я мог бы поручить распять самозванца. Здесь хороший мастер нужен.

– А для этого тебе потребуется помощь римского прокуратора, врага твоего первейшего! Ты должен сделать его своим союзником, причём помимо воли его. Если не можешь придумать, как привлечь Пилата, то я кое-что присоветую. Нежели какие другие трудности возникнут, то можешь смело надеяться на мою помощь. Я никогда ещё не подводил своих людей, – вкрадчивым голосом произнёс незнакомец.

– Советчиков-то много, да вот только исполнителей найти трудно! – недовольно проворчал первосвященник, вспомнив не к месту своего грозного тестя. – Совет твой распять, конечно, может и прекрасный, но…

– Стоп! Молчи, Каиафа! Прошу, не говори: «Но»! Ты сказал сейчас совершенно правильно, что совет мой «пре-крас-ный»! – по слогам выговорил последнее слово ночной гость. После этого он, неизвестно почему или для чего, потёр руки и, закатив глаза кверху, мечтательно заговорил:

– Представь себе только, Каиафа, что за мучения ожидают отступника от нашей веры! Каков, однако, пример для других, сомневающихся в Законе! А для тех, кто вдруг захотел стать последователем Назорея? Думаю, эта казнь многих отрезвит и заставит пересмотреть своё опрометчивое решение! Они все тут же откажутся от своих симпатий к самозванцу, как только посмотрят на кованые гвозди, которые смачно от удара молотка войдут в его плоть, разрывая сухожилия и ломая кости, услышат их хруст и крик боли осуждённого. Ведь вопли казнённого проповедника будут слышны на многие стадии вокруг. Ужас и страх заполнит город и даже проникнет за стены Храма. Но не всякий человек может искусно приладить к кресту. А? Что скажешь, Иосиф? – подмигнул гость хозяину. – Даже у меня таких умельцев нет, а вот среди римлян, я знаю одного мастера, под ударами кнута которого люди сходят с ума. Но не будем отвлекаться, Иосиф Каиафа. Итак, представь себе, как вначале руки твоего врага толстыми верёвками крепко прикрутят к деревянному брусу. Сильно привяжут, надёжно, дабы не упал, ненароком, с гвоздей, когда прибьют. А прибьют ведь так, чтобы ноги его едва касались земли, но чтобы опереться на неё он не смог бы. Ты спросишь: «Зачем и почему?» Отвечу! Хотя сейчас весна, но солнце к полудню достигает почти зенита, и лучи его начинают основательно припекать. Жажда, нестерпимая, а оттого мучительная будет изнурять распятого на кресте. Представь себе жажду, что сильнее, нежели боль от ран. А воды-то не будет, и вот тогда жажда станет иссушать его рот и жечь израненное тело. Сгустки запёкшейся его же крови из разбитых губ, скапливаясь в глотке, будут душить твоего врага, Каиафа. Только вот умереть быстро он не сможет, ибо молод и крепок, а потому жизнь так быстро не покинет его истерзанное, избитое, измученное тело. Сердце не позволит этого сделать. Оно у него сильное, бьётся уверенно и мощно, радуется своей силе, только вот принесёт сердце его ему же теперь уже не радость бытия, а желание умереть поскорее. Самозванец твой будет мечтать о смерти, как о свободе, ибо каждое мгновение жизни принесёт ему столько физических страданий, что он не испытал за все свои тридцать три года пребывания на земле. Крест намного страшнее, нежели побитие камнями. Вскоре у него начнут цепенеть ноги, коченеть руки, потому, как сердце не сможет закачивать в них кровь. Оно погонит её вверх, к голове. Его ожидает очень мучительная смерть. Он умрёт от головной боли, или сердце порвёт само себя на мелкие куски. Кровь своим напором станет разрывать в его голове мозг, который станет сочиться наружу через глаза, уши, нос, рот, – вдохновенно говорил незнакомец, и первосвященник, закрыв глаза, внимательно слушал эту самозабвенную речь своего необычного гостя. Каиафе было хорошо и радостно. Перед ним мысленно представали красочные картины предстоящего распятия нищего бродячего проповедника и сцены его смерти, лютой и мучительной.