Ты у меня под кожей - Юлия Резник

— Ремонт — это не подарок. Нужно… что-нибудь для души купить.

— Купим, — обещаю я и снова зарываюсь носом в ее волосы.

Саша вздыхает, но терпит. А когда я оставляю ее в покое, устраивается на боку. Шуршат простыни. Ветер за окном треплет пожелтевшие листья клена и хлещет полуголыми ветками по стеклу. Тени, напоминающие руки приведений, качаются по полу, стенам, взбираются на потолок. Нужно спать, но совершенно не спится.

— Я должна тебе кое-что рассказать, прежде чем мы окончательно сблизимся, — целую вечность спустя, тишину нарушает ее едва живой голос.

— Ты мне ничего не должна, — уверяю я Сашку.

— Нет, ты послушай. Пожалуйста… Однажды, в свой первый раз, я подверглась насилию. Это был не один человек… Их было много. На самом деле я даже не знаю, с-сколько. Сколько их было, представляешь? Я даже не знаю... — Сашку немного трясет. Я сильней прижимаю ее к себе. Растираю ее усеянные мурашками руки, плечи… Целую дрожащие веки.

— Это неважно.

— Важно. Потому что… Это наложило на меня отпечаток. Долгое время мои отношения с сексом были очень… нездоровыми. Через меня прошло много мужчин. Конечно, они ничего для меня не значили. Так, одноразовые связи... Я не считала, что достойна чего-то большего после того, что со мной случилось.

— Я все понимаю. Но это ведь в прошлом. Так?

— В прошлом? В прошлом… — она истерично смеется, сбрасывает мою руку резким движением плеча и подтягивается к изголовью. — Ты не можешь быть таким тупым! Тупым или… жестоким. Я же… Господи, Орлов, где твоя гордость? Чувство собственного достоинства… где? Зачем тебе такая, как я? Сейчас, когда ты все обо мне знаешь?

— А зачем тебе этот приступ самобичевания, спустя столько лет? — Тоже завожусь. — Разве есть твоя вина в том, что тогда случилось?

— Есть! Отец сто раз меня предупреждал, как я рискую! А я же глупой была. Мне хотелось быть такой, как все девчонки. Вырасти поскорей. Я ходила вся размалеванная, как потаскуха последняя. Сиськи торчком, юбка еле жопу прикрывает. Слушалась бы отца, со мной никогда такого не случилось бы.

— С тобой бы это случилось, даже если бы ты была в рясе! Потому что таким был план этих мудаков. Им нужно было найти рычаги давления на твоего отца — они и нашли… — злюсь на то, что Сашка с таким бараньим упорством отрицает очевидное. Но вдруг осекаюсь.

— Что ты такое говоришь? — она облизывает губы. — О каком заказе толкуешь?

Осознание приходит ко мне холодком в затылке. Мерзкой прокатившейся по телу рябью. Сашка подползает ко мне на коленях, обхватывает лицо и снова повторяет:

— О каком заказе?

— Ты не знаешь, — я не спрашиваю, я констатирую вновь открывшийся факт и трусливо зажмуриваюсь, потому что прямо в этот момент на нее смотреть не могу.

— Ч-чего не знаю? Ринат… Пожалуйста. Ч-что ты хотел этим сказать?

Ее умоляющий взгляд сдирает с меня кожу. Я мог предположить что угодно, но то, что Быстров не посчитает нужным сказать Сашке правду…

— Твое похищение… Оно не случайно. Я понятия не имел, что ты не в курсе.

— Не случайно, — тупо повторяет Сашка и, словно в трансе, качает головой из стороны в сторону. А я даже не знаю, доходит ли до нее смысл моих слов.

— Да… Твой отец долгое время оставался костью в горле для парочки вояк повыше чином, приторговывающих остатками еще советского оружия.

— Значит, на меня вышли не случайно?

— Нет.

— Значит, отец выполнил требования этих людей?

— Нет. Но он поставил на уши всех, кого мог, чтобы тебя найти. Иди ко мне, детка…

Саша в таком шоке, что безропотно подчиняется, когда я обхватываю ее руками и притягиваю к себе.

— Как он мог это от меня скрыть? Всю свою жизнь я думала, что виновата… Я гадала, как бы все сложилось, если бы… А выходит, от меня ничего не зависело? — Она поднимает на меня остекленевший от слез и непонимания взгляд. Хлопает ресницами, роняя с них хрустальные слезы.

— Мне так жаль, девочка… Прости, пожалуйста.

— За что ты просишь прощение? За правду?

— Мне очень жаль, — повторяю и укачиваю ее в руках, как будто она — ребенок.

— Я, наверное, страшный человек, но я никого из них не простила.

— Я тоже, моя хорошая, я тоже…

— Ты-то их даже не знаешь.

Ну, это, конечно, спорное замечание… Не успеваю я додумать свою мысль, как Саша вскидывается. Вновь отползает от меня, впрочем, не отпуская взгляда. И там, в глубине ее глаз, по мере того, как она на меня смотрит, рождается понимание. Ее рука взмывает вверх. Она резко дергает горловину на старой футболке, будто та ее душит, и накрывает дрожащие губы еще сильнее дрожащими пальцами.

Сколько мы так сидим? А черт его знает. В чем я уверен — так это в том, что обидчики Сашки должным образом наказаны. Я сам приложил к этому руку. И ни о чем не жалею.

— Ты все-таки двинутый, Орлов, — спустя тысячи звенящих секунд тишины говорит Сашка и снова недоверчиво качает головой.

— Ты даже не представляешь, насколько, — криво улыбаюсь, и она смеется в ответ сквозь слезы. Плачет. И снова смеется. А я даже коснуться ее боюсь. Почему-то сейчас боюсь, да. Саша, мне кажется, никогда еще не была такой хрупкой. Словно стекло старинной елочной игрушки.

— Что еще ты обо мне знаешь?

— Да, наверное, всё…

Сжимаю в кулак пальцы, с удивлением замечая, как те дрожат.

— И все еще здесь? Ты меня удивляешь.

Сашка вредничает и бодрится из последних сил. Моя сильная… Такая сильная девочка.

— Я здесь, и всегда буду. Привыкай.

— Это сложно, — она ложится рядом со мной на подушку, и мы снова залипаем друг на друге. В глаза будто песка насыпали, вставать совсем скоро. Но я ни за что не прерву это хрупкое единение.

Саша

Я весь день хожу, будто сомнамбула. Читаю лекции, о чем-то спорю со студентами, пью на кафедре чай, листаю содранные из интернета доклады. Отвечаю что-то кому-то, куда-то иду. Но все как во сне. Как в тумане…

Перед уходом Ринат предлагает мне остаться дома. Взять больничный — он бы этому поспособствовал, и дело с концом. Но составить мне компанию он не может, я даже не прошу его об этом, почему-то ни на секунду не сомневаясь в том, что, будь у него такая возможность, он бы без всякой просьбы остался. А одной сидеть в четырех стенах мне совершенно не хочется. Кажется, в толпе будет проще. Отвлечься, переключится… Не думать о том, как со мной поступил отец. О прошлом не думать и о будущем. Но, знаете, самая большая глупость — бежать от своей боли в толпу. Я, будучи психологом, довольно часто повторяю вслух эту непреложную истину. Но почему-то, когда черед доходит до дела, по традиции наступаю на те же грабли, что и все другие люди.