Мой любимый враг - Салли Торн

Принимаю душ: он восхитителен, мучителен, бесконечен. Делаю воду прохладной и ледяной. Потом включаю горячую и разогреваю себя изнутри. Ловлю ртом струйки. Выдавливаю себе на макушку горку шампуня и даю воде смыть его. Свидетельство того, что я, вероятно, близка к смерти, – отсутствие желания воспользоваться кондиционером для волос.

Голова идет кругом и полнится нелепыми образами. Я прислоняюсь к кафельной стенке и вспоминаю, каково это было – опираться спиной на дерево, когда Джошуа Темплман прикрывал меня своим телом.

Наедине с собой я могу воображать что хочу, и мысли мои вовсе не прогрессивные, созвучные двадцать первому веку.

Это развратные, брутальные мысли пещерной женщины. В моих мечтаниях Джошуа наэлектризован животным инстинктом защищать меня, его большие руки с крепкими мышцами обхватили мое тело. Он принимает на себя все удары, и это его привилегия. Он напичкан по самое некуда природным супернаркотиком тестостероном.

Я завернулась в Джошуа и защищена от всех напастей, которые может послать мне мир. Всему болезненному или жестокому придется сперва пробиться сквозь него, прежде чем оно доберется до меня. И этого никогда не случится.

– Жива?

Я вскрикиваю, когда понимаю, что резонирующий голос звучит не в моем воображении, и вжимаюсь в кафель.

– Не входи! – Дверь я закрыла. Спасибо вам, ангелы-хранители. Скрещиваю руки поверх частей тела, которые просвечивают на флюорографии.

– Конечно я не войду, – рычит Джошуа.

– Я совершенно голая. Синяки… – Я акварель Моне, фиолетовые кувшинки плавают на зеленой воде. Он ничего не отвечает. – Ты иди. В гостиную.

Вытирание причиняет боль. Приоткрываю дверь ванной и слышу тишину. Семеню в спальню и нахожу белье – отвратительный бежевый лифчик, шорты и старый верх от пижамы с миленьким динозавром на нем, глаза его сонно полуприкрыты, а под ним написано: «Соннозавр».

Голая, одеваюсь, меня отделяет от Джошуа стена. Я люблю тебя, стена. Хорошая стена. Бросаюсь на постель, так что матрас жалобно взвизгивает, и больше ничего не слышу.

Просыпаюсь, как на вулкане.

– Нет! Нет!

– Я не отравлю тебя. Хватит кривиться. – Рука Джошуа поддерживает меня за шею, а другая вкладывает мне в рот две пилюли. Я делаю глоток воды, после чего Джошуа меня отпускает.

– Мама всегда давала мне лимонад. И сидела со мной. Когда я просыпалась, она всегда была рядом. А твоя? – Я говорю, как пятилетняя девочка.

– Мои родители были слишком заняты, работали сменами, следили за другими больными, так что на меня у них времени не оставалось.

– Врачи.

– Да, я был не в счет. – Резкость тона выдает, что это болезненная тема.

Чувствую его руку у себя на лбу, пальцы легкие и напряженные.

– Давай измерим температуру.

– Я чувствую себя так глупо. – Голос у меня искажен из-за термометра во рту.

Наверное, Джошуа купил его, потому что у меня градусника нет. Я переживаю момент, которому судьбой назначено стать самым неприятным воспоминанием в моей жизни.

– Ты никогда не позволишь мне забыть об этом. – Вот что я пытаюсь сказать. Благодаря термометру получается какая-то невнятица, будто у меня контузия.

– Конечно позволю. Не сжуй термометр, – тихо отвечает он, вынимая градусник у меня изо рта. – Нельзя допускать, чтобы температура поднялась выше ста четырех.

В приглушенном вечернем свете глаза Джошуа стали темно-синими. Он смотрит на меня внимательно, почти как врач, а потом нежно проводит по моему лбу, уже не проверяя температуру, а просто так. Немного поправляет мою подушку. Глаза у него совсем не такие, какие я привыкла видеть.

– Ладно. Останься на минутку. Но если хочешь, можешь уходить.

– Люси, я останусь.

Когда я наконец засыпаю, то снится мне Джошуа, сидящий на краю моей постели и наблюдающий за тем, как я сплю.

Меня рвет. Джошуа Темплман держит у меня перед лицом большой контейнер фирмы «Тапервер» – в нем я обычно ношу торты на работу. Чувствую слабый, въевшийся в пластик сладковатый запах сахарной помадки и яиц. Новый приступ рвоты. Запястье Джошуа поддерживает мою полуживую голову, волосы он собрал в кулак.

– Это так отвратительно, – говорю я между позывами. – Я так… я так…

– Ш-ш-ш, – отвечает Джошуа, и я засыпаю, вздрагивая и хватая ртом воздух, а он протирает мне лицо чем-то холодным и влажным.

Когда я вновь просыпаюсь и сажусь прямо, на часах 1:08. Я испуганно вздрагиваю, замечая, что кровать рядом со мной прогнулась под какой-то тяжестью.

– Это я, – произносит Джошуа.

Он сидит близко к изголовью кровати, вложив большой палец в каталог со смурфами. Обуви на ногах нет, ступни в носках небрежно скрещены. Другие книги аккуратной стопкой переложены на комод.

– Мне так холодно, – стуча зубами, говорю я, кладу руку на голову – волосы все еще не высохли после душа.

– У тебя температура поднимается, – качает головой Джошуа.

– Нет, мне холодно, – возражаю я.

Пошатываясь, я иду в ванную, оставляя дверь открытой. Писаю, смываю воду и тут только понимаю: леди так себя не ведут. Ну что же. Теперь он видел и слышал практически все. Что еще мне осталось? Разве что инсценировать собственную смерть и начать новую жизнь.

Пальцем втираю на язык немного зубной пасты. Икаю. И еще раз.

Слышу, как разворачивается хлопковая ткань, щелкает резинка, скрипит матрас, в щель двери вижу, что это Джошуа стелет на кровать свежее белье. Я взмокшая, отвратительная развалина, но все равно с интересом глазею на его согнутую фигуру со спины.

– Как дела? – Он смотрит на меня из-под руки и надевает простыню на резинке на последний угол матраса. Моему матрасу повезло – получил сеанс мануальной терапии.

– О, просто здорово. А у тебя? – Я падаю на постель и закутываюсь в одеяло.

Матрас рядом со мной тяжело прогибается, и на лоб мне ложится рука Джошуа.

– Ах, как приятно.

Рука у него такой температуры, которой мне нужно стремиться достичь. Цель наших стремлений – не нарушать правила «зуб за зуб», поэтому я поднимаю руки и кладу их ему на лоб.

– Ладно. – Он веселится.

Я трогаю лицо своего коллеги Джошуа. Это сон. Я проснусь с ним, сидя в автобусе, и он будет усмехаться, глядя на нитки слюней у меня на подбородке. Но минута проходит за минутой, а этого не случается.

Я веду руки вниз, по наждачке на его щеках, вспоминая, как он держал в ладонях мое лицо в лифте. Никто никогда так не держал меня. Открываю глаза, и, могу поклясться, он дрожит. Трогаю его пульс. Он трогает мой.

Теперь мои руки у Джошуа на горле, и я вспоминаю, как однажды ужасно хотелось придушить его. Раздвигаю пальцы на его шее, просто чтобы проверить размер, он прищуривает один глаз и говорит: