Помилованные бедой - Эльмира Нетесова

— Может, еще укол сделать?

— Ваня! И этот укол не изменит необратимое. И тебе придется смириться с тем, что мы не всесильны. Успокойся, коллега! На твоем попечении много больных. Каждой нужна помощь и забота. Иди, но постарайся снять с лица гримасу растерянности и печали. Сам знаешь, как она действует на больных. Риту пусть санитары вниз переведут, в отдельную палату, чтоб больные не видели ничего. Иначе весь день будут у них припадки да приступы… — Встал из-за стола. Петухов пошел из кабинета и в дверях лицом к лицу столкнулся с патологоанатомом. Тот заглянул в кабинет, увидел Бронникова и, пропустив Ивана в коридор, вошел не спеша.

— Ну, привет вам, мученики! Как вам нынче дышится? Что нового в вашем курятнике? — подал руку Бронникову.

Юрий Гаврилович искренне обрадовался приходу Леонида Петровича. Знал Сидорова много лет как опытного патологоанатома, незаурядного человека, умевшего растормошить любого и самую тяжелую ситуацию разрядить шуткой, рассмешить, успокоить и примирить всех. Он не выносил скучных людей и часто говорил: «Не надо вам изображать мое окружение. Не стоит сетовать на жизнь! Вон мои люди! Всю жизнь суетились. С кем-то дружили, кого-то ненавидели. А теперь лежат рядышком, и никаких разногласий! Все счастливые!»

Юрий Гаврилович предложил присесть.

— Ты хоть когда-нибудь кофе предложишь мне? Встречаешь как покойника! Только не прилечь, а присесть предлагаешь! Не бойся, у меня головка крепкая, от кофе не поедет крыша.

— Я кофе не люблю. От него сердце заклинивает и давление скачет. Вот потому чай уважаю…

— Юрка! Так рано сдавать стал? На хрен чай! Пусть его мои пациенты пьют! Им уже все равно, какое дерьмо пить. Но я-то себя еще не перестал уважать. И твои помои не хочу. — Полез в портфель, достал банку кофе.

— Ты со своим не расстаешься? — усмехнулся Бронников.

— Нет, не радуйся, я на тебя не потратился! Эта банка кофе не моя!

— А чья?

— Мента сшибли спозаранок. И враз насмерть. Стали его вытряхивать из мундира, а оттуда всякое посыпалось. Сигареты, жвачки, презервативы, деньги, бутылка коньяку, шоколад и эта банка.

— Выходит, ты мародером стал? — уронил кофе Юрий Гаврилович.

— Вот стебанутый! Это мент грабитель! Моя уборщица как увидела, кого доставили к нам в морг, аж просияла и говорит: «То-то баб нынче обрадую, скажу им, кто накрылся! Это ж кровосос! Со всех свое поимел. Нас, старух, и то налогом обложил. Всяк месяц по стольнику отбирал у каждой. Да как нагло. А спробуй не дай, жопу наизнанку вывернет!» — «За что так? Почему не пожаловались на него?» А она в ответ, мол, покуда жить всем охота. Коли кто не отдавал, всю хату перетряхнет. Не сыщет ничего путного, бабку раком ставит.

— Брехня! Быть не может! Кто полезет на старуху? Разве лишь под угрозой автомата? — не верил Бронников.

— Ты ж с психами дышишь! Средь них и не такие есть. А и в милиции не все нормальные. Вот вчера привезли они ко мне бабу. Ее еще по дороге тряхнули. Раздели догола, а юбку не поделили. Она сверхмодная, вот и устроили базар из-за нее. Еле помирил их. Все забрал до приезда судмедэксперта, — не отрываясь от кофе, рассказывал Леонид Петрович.

— А того мента не успели обшарить? — указал на кофе Бронников.

— Его не свои, «неотложка» доставила. Горожане вызвали. Они мертвых не шмонают. Боятся.

— Зато твои оторвутся на нем за все прошлое.

— Шалишь! Мы его по акту взяли. Конечно, коньяк, шоколад, жвачки, сигареты и кофе — не указали. А вот деньги — до копейки, и презервативы ментам отдали. Пусть пользуются на здоровье. Мертвому, я думаю, не понадобятся. Хотя… Мы его средь баб положили, — усмехался Петрович. — Опять же шоколад и жвачки я отдал уборщице. Коньяк и сигареты — сторожу. Потому что кто им за обмывание и подготовку покойника к погребению заплатит? Никто! Менты лучше рядом с мертвым лягут, чем с копейкой расстанутся.

— У меня в милиции есть друзья, я не сказал бы, что они жлобы! — не согласился Бронников.

— Ментовка не то место, где нормальные смогут работать. Помнишь, в прошлом году убили следователя из горотдела? Я как глянул, а у него все зубы из золота. А все на бедность жаловался. Мол, скоро перднуть нечем станет… Я только тогда понял, что он боялся зубы потерять от натуги. Да ладно б только это! Всего как новогоднюю елку вырядили, когда выставили в милиции на прощание. А перед похоронами все с него содрали и зубы вырвали, чтоб не потерял ненароком.

— Лень, сегодня у тебя скверное настроение. Даже покойников ругаешь. Что стряслось у тебя? Иль кто обидел?

— Здравотдел вздумал проверить мою работу. Ну и встала за моей спиной баба. Я вскрыл мужика. Ковыряюсь в нем, как всегда. Глядь, а проверяющая без сознания валяется на полу. Не было беды, так подкинули. Что с ней делать? Положил рядом с покойниками…

— Живую? — подскочил Бронников.

— У меня нет других апартаментов.

— Она хоть живая от тебя ушла?

— Я ж ее рядом с мужиком положил. А он после вскрытия. Одеть не успел. Ну, та баба в себя пришла. Глядь, голый мужик рядом. А там амбал — трехдверный шкаф с антресолью! Проверяющая снова в обморок, без захода на кофе. В общем, я троих успел вскрыть и зашить, пока она подскочила и, поняв, где она и кто рядом, выскочила наружу. Уж что делала за моргом, предположить не сложно. Вошла белее той, которую только вскрыл. Я сделал вид, что ничего не вижу. Но как не приметишь, если бабу заносило. Я молча указал ей на место рядом, а она опять за спину спряталась. И смотрит исподтишка, что делаю. А попалась «ковырялка». Сама себе криминальный аборт сделала. Влила в матку мыло с марганцовкой и получила заражение крови. Будь она городской, успели бы спасти. Тут же из деревни, за сотню верст… Пока привезли в больницу, а гинеколог лишь утром пришла, вычистить было некому, баба и умерла. Ведь она в деревне у себя двое суток мучилась, ожидая, что сумеет обойтись без больницы. Да и первая беременность, кто решился б прервать? Короче, что у нее внутри получилось, рассказывать не стоит. Моя проверяющая, я каждой клеткой почувствовал, дрожит осиновым листом. Ну а мне что за дело? Пришла проверить — смотри! А ей опять худо! Видно, в морге она не была после студенческой практики. Тут обвал! Прошел час — проверяющей нет. Второй — не появилась. Я уже работу закончил, ее нет. Вышел глянуть, где ж проверка? А она сидит за моргом, плачет и блюет, вся дрожит, бледная, в комок сжалась. Такая несчастная, смотреть больно. Ну а до города четыре километра, уже темно, бабе жутко. Позвал я ее в морг. Всех покойников отгородил ширмой, накрыл простынями. Женщину за стол усадил, за которым свои заключения пишу. Налил ей кофе. Она взяла чашку, а пить не может, зубы зашлись в чечетке. Я попытался ее успокоить, отвлечь. Не получалось долго. Она озиралась на ширму — не выскочит ли кто оттуда? А потом и призналась, что на меня пришла кляуза. Проверить ее достоверность никто не соглашался. Никому не хотелось идти в морг. Послали ее — специалиста по детским заболеваниям. Сам знаешь, педиатры, почти все, не переносят вида морга.