Книга запретных наслаждений - Федерико Андахази

— Господа судьи, я вижу, что один из обвиняемых до самого крайнего срока откладывал свое появление перед высоким трибуналом. Быть может, испугавшись убедительности обвинений, он до последней минуты обдумывал решение покинуть Майнц.

Все еще запыхаясь после бега и отирая рукавом пот, Гутенберг плюхнулся на стул и попытался восстановить дыхание. Воздух не желал проникать в его легкие, Иоганн дышал ртом, по-собачьи. Постепенно пульс его вошел в норму, кислород помог восстановить обычный цвет лица. Но как только Гутенберг услышал первые слова обвинительной речи, сердце его снова застучало быстрее.

— И это был бы уже не первый раз, когда подсудимому приходится бежать из города: подобным образом он ускользнул из Харлема, чтобы его не арестовали за ограбление учителя, моего досточтимого коллеги Лауренса Костера! — выкрикнул Зигфрид из Магунции.

Слова прокурора заставили Гутенберга вспомнить о его поспешном бегстве из Голландии после того, как он выкрал у учителя набор литер. Иоганн и вправду долго думал, что самое ценное в его мастерской, созданной на руинах аббатства, — это деревянные буквы Костера. Чтобы сберечь этот набор от нежданных похитителей, Гутенберг хранил его в тайном подвале под незаметной крышкой, спрятанной внутри разграбленной могилы. Без любого другого предмета можно было как-то обойтись или в худшем случае найти ему замену, однако драгоценные литеры, вывезенные из Голландии, были поистине незаменимы.

Иоганн готовился к первому опыту. Для начала ему следовало проверить каждое из решений, которые он придумал, чтобы улучшить метод Костера. Страшась повредить деревянные буквы, он проделал в них сквозные отверстия, при этом стараясь попадать точно в середину. Затем Гутенберг набрал первую строку книги Бытие и соединил буквы тонкой прочной тугой нитью. Он разложил буквы второй строки, проредив их пустыми болванками собственного изготовления с таким расчетом, чтобы строки идеально сошлись по длине. Точно так же Гутенберг поступал и с другими строками, пока не набралась полная страница. Сердце Иоганна колотилось от восторга, когда он убедился, что строки идут параллельно и к тому же точно выровнены по обоих полям. Однако торопиться не следовало. Гутенберг еще не разрешил другую проблему: как готовить чернила.

У Иоганна до сих пор сохранился флакон чернил, которые использовал Костер. Гутенберга удивляло, что чернила эти черные, блестящие и густые, пока они находятся в склянке, а на бумаге теряют густоту и четкость. Края у букв получались мутные и размытые. А когда чернила полностью высыхали, то становились сероватыми и водянистыми. Иоганну никак не удавалось разобраться, отчего так происходит — из-за бумаги или из-за чернил, хотя он и предполагал, что дело тут в сочетании двух элементов. К тому же Гутенберг догадывался, что дерево тоже впитывает немалую часть черной жидкости. Чтобы получить идеальный состав, ему для начала требовалось разобраться с этими вопросами.

В то время существовало три способа изготовления чернил: самыми распространенными были угольные чернила, которые получались из смеси угольной пыли, воды и гуммиарабика. Если готовили дымные чернила, то угольную пыль заменяли на мелкие частички, продукты сжигания растительных смол. Черный дым придавал смеси цветовую глубину и насыщенность, притом что густота могла меняться в зависимости от того, сколько добавлялось гуммиарабика. Многие художники изготовляли свои чернила, скребя внутренние стенки каминов, — там в больших количествах накапливались частички дыма и несгоревшие остатки угля. А гуммиарабик делали из сока акаций, который получали из надрезов на коре. Третий способ приготовления чернил заключался в использовании металла. Эта технология мало кому была известна, она требовала специальных знаний о химических реакциях, в которые вступают минералы и органические соединения. Считалось, что формулы металлических чернил родились в экспериментах алхимиков: разыскивая способ превращать неблагородные металлы в золото, они случайно открыли темное золото, которое прекрасно годилось для записи самых важных секретов. При смешивании солей железа и зеленого купороса (иначе именуемого sal Martis[47]) с танинами из дубовой коры, в которой отложили свои личинки осы, получались чернила несравненной чистоты. В дело также годились танины из семян черного винограда и скорлупок грецкого ореха.

На основе угольных, дымных или металлических чернил каждый писец разрабатывал свой собственный тайный состав, и многие секреты были известны Гутенбергу еще по залу переписчиков в монетном дворе. Тамошние мастера, как правило, добавляли в смесь выжимку из толченого чеснока, что придавало чернилам особенный блеск и вязкость. У всех известных Иоганну чернил — от простейших до самых необычных — имелись как достоинства, так и недостатки. Однако основная проблема, с которой столкнулся еще Костер, состояла в том, что все эти смеси были разработаны, чтобы писать пером, от руки, а не для печати. Слишком водянистые чернила впитывались в дерево и в бумагу, а густые приклеивались к бумаге так, что литеру порой было сложно оторвать.

Гутенберг экспериментировал с сотней смесей, сотней пропорций, но испорченные листы бумаги неизменно отправлялись в огонь. Только тогда он понял, что должен откинуть традиционные методы и отказаться от всех известных ему чернил. Тут-то к Гутенбергу и пришло озарение: во время путешествия в Голландию его поразила чудесная фламандская живопись, по технике совершенно не похожая на живопись всей остальной Европы. Фламандские художники достигли совершенства, они вызывали зависть у самых прославленных живописцев Германии и даже у гениальных мастеров из итальянских королевств. Не так давно Иоганн получил редкую возможность своими глазами лицезреть полотна Яна Ван Эйка и Робера Кампена, Ганса Мёмлинга и Рогира ван дер Вейдена. Гутенберг даже представить себе не мог, что подобные цвета изобретены человеком. Старый Костер возил своего ученика в Гент, в собор Святого Бавона, чтобы он воочию узрел полиптих работы братьев Ван Эйк. Увидев, что ученик из Майнца не в состоянии произнести ни слова, голландский гравер объяснил, что у этих необычайных картин есть имя, и это имя — масло.И только теперь, в монастыре Святого Арбогаста, Иоанн снова вспомнил об этом термине.

Масло.

То было магическое слово, ключ, открывающий двери, которые до сих пор казались ему неприступными. Гутенберг не мог даже предполагать, каковы они, тайные формулы фламандских мастеров, однако само слово «масло» являло собой очень важный след. Гутенбергу не требовалось постигать тайны этих оттенков ярко-алого, этих голубых тонов, прозрачных, как небо, этого золота, сверкающего, как солнце. Ему было достаточно черного цвета, который был бы чернее, чем смерть, чем пустота, чем ничто. Это абсолютное ничто было необходимо Гутенбергу, чтобы выплеснуть на бумагу все познания человечества.

Иоганн произвел сотню новых опытов, соединяя различные масла с металлами, углем и другими материалами. Он использовал виноградное масло как закрепитель для дымной сажи; он смешивал ореховое масло с угольной пылью; он связывал оливковое масло с солями железа; он перемешивал опилки и окислы меди, свинца и титана с льняным маслом, а потом все переделывал и возвращался к уже испробованным комбинациям. И чем дальше он продвигался, тем яснее видел, что перед ним открывается темный путь, прекрасный, как чернильная струя. Иоганн чувствовал себя счастливым в этом уютном полумраке, где только он мог разгуливать по своему хотению. Он, словно рыба, плавал по черному океану. И чем глубже и чернее был этот океан, тем ярче разгоралась его надежда. После долгих и напряженных дней и ночей Гутенберг наконец открыл формулу идеальных чернил: он мог придать им нужную густоту — стоило только вскипятить масло. Если он желал добавить блеска — оставалось только замешать в него купорос. Чернила подчинялись воле Гутенберга, словно пес — послушный, верный и, главное, черный.