Джентльмен с Харви-стрит - Евгения Бергер

– А его внук, – торопливо вставила младшая, – тоже там был?

– Был.

Девушки переглянулись. И замерли от восторга...

– Ах, миссис Уорд, какая вы смелая! Боже мой. И счастливая. – Обе разом взмахнули раскрытыми веерами, Аманда даже не поняла, которая из сестер говорит с ней, лишь вопросительно вскинула брови: мол, почему. – Мистер Фальконе... молодой, ясное дело, не старый... такой симпатичный...

– … Высокий...

– … И умный.

– А глаза у него карие-карие...

– … Как у Чайльда-Гарольда, – затараторили они разом, дополняя друг друга.

Аманда неожиданно развеселилась, слушая безыскусную болтовню двух юных мечтательниц, начитавшихся Байрона. И, конечно же, тайно...

– Молодой граф, в самом деле, хорош, – подтвердила она, многозначительно улыбнувшись. –

И мы не раз, и не два катались в лодке по озеру и гуляли в окрестностях виллы... совершенно одни...

– О! – в унисон выдали барышни, прижав руки к груди.

– … Но это, конечно же, тайна, – продолжала она. – Никому не рассказывайте об этом!

– Никому-никому. – Сестрицы переглянулись, и девушка знала, что через два дня, а может, и раньше, об этом станут шептаться на каждом углу. Ну и пусть. Услышав «ужасную» сплетню, родители легче смирятся с ее новым избранником... Как-никак Джеку придется спасти ее от позора женившись.

Если он все еще этого хочет, с тоской подумалось ей.

И тут младшая, Абигейл, произнесла вдруг:

– А графа де Моранвилля все же не пригласили.

– … Или он сам не пришел, – возразила сестра. – Сама знаешь, он редко появляется в обществе. Из-за безумной жены... и вообще той истории...

Аманда навострила враз уши.

– Граф тоже должен был быть? – спросила она.

– О да, – подтвердила старшая Беатрис, – и мы с сестрой так обрадовались. – Они опять захихикали.

– Почему?

– Ну как же, – младшая чуть понизила голос, – ведь граф такой весь... загадочный. И несчастный. Жена в Бедламе, ребенок... убит... – на выдохе выдала она страшное слово, зардевшись маковым цветом. – А еще он...

– … Высокий...

– … Красивый...

– … И умный, – опять затараторили они разом. Набор эпитетов у них получился стандартным, как почтовые марки на местном почтамте.

Аманда изобразила недоумение.

– Я, кажется, слышала что-то о графе де Моранвилле, но так давно, что не помню, что именно.

Девицы Одли снова синхронно переглянулись, зеркально отобразив взаимное удивление.

– Как же, миссис Уорд, это такая нашумевшая в прошлом история, вы не могли не слышать о ней.

– Возможно, если напомните...

Младшая оказалась бойчее и первой восторженно зашептала:

– Сына графа убили, представьте себе, задушили...

– О боже, кто это сделал? – Аманда во всю переигрывала, но девушки не замечали.

– Полиция точно не знает: подозревали, кажется, гувернантку. Но, говорят, это любовник жены удушил бедного мальчика...

– Любовник жены? – Вот это оказалось весьма неожиданно, и Аманда по-настоящему удивилась. – Так у Грейс де Моранвилль был любовник? Откуда вы знаете?

Девицы пожали плечами, пригнувшись к ней ближе.

– Я слышала, так шептались в гостиной у Адамсов, – зашептала старшая Беатрис, – мол, жена хотела сбежать с этим любовником и ребенка с собой прихватить. Но любовник, увидев мальчишку, рассердился и заявил, что не станет воспитывать сына чужого мужчины. Еще и кормить его. Вот. Они начали спорить с графиней, он ударил ее, и она потеряла сознание, а мальчишка, наверное, закричал, стал звать мать, вот и... Понимаете сами. Он его...

– Как ужасно...

– Не то слово, миссис Уорд. Бедный граф не только был рогоносцем, так еще потерял единственного ребенка и все же обязан быть верен безумной супруге, виновной во всех его бедах.

– А любовник действительно был? – уточнила Аманда. – Я слышала... это граф был неверен супруге...

Девицы Одли выпучили глаза.

– Ложь. Граф удивительный человек! Он никогда бы не поступил так с супругой.

– Откуда вам знать? Вы сами сказали, он редко появляется в обществе.

Девицы, если на миг и смутились, то быстро оправились.

– Все знают, супруга де Моранвилля сходили с ума задолго до смерти ребенка, – уверенно заявила старшая Беатрис, – а каждому ясно, что только безумица, самая, что ни есть, способна изменить такому мужчине как граф.

– Высокому...

– Умному...

– И красивому.

– Так, может, он потому и пошел на адюльтер, что ему надоела безумица... –отозвалась Аманда.

– Но это совсем нелогично! – горячо возразила младшая Абигейл. – Если это любовница графа задушила ребенка... то это совсем нелогично...

– Почему сразу любовница?

– А кто же тогда? Гувернантка? – Личико младшей скривилось, как от лимона. – Но это неромантично и... совершенно неинтересно.

Аманда, сообразив, что большего от них не добьется, согласилась, что это действительно так: не романтично, а значит, нелепо. И разговор перешел на другое.

Джек никогда прежде не пробовал ананасов, даже в Италии у Фальконе, но все равно ароматно пахнущий фрукт, каким бы заманчивым ни был, не пробудил пропавшего аппетита. Казалось, его только что изваляли в грязи... Как ту же свинью, с которой так ярко сравнил его Феррерс, его, ведь Джек, будучи представителем той же группы людей, о которой так пренебрежительно говорил этот тип, ощущал с ними единство.

«От того, что свинью пустили бы во дворец, она не перестала бы оставаться... свиньей».

Если бы только все они знали, что одна из «свиней» сидит за столом рядом с ними... Что бы они тогда сделали? Как поступили?

Джек стиснул пальцы в кулак. Что-то злое и горькое заполнило его душу... И, разбегаясь по венам, отравило все тело. Вспомнился почему-то тот единственный апельсин, который Джек получил в свой день рождения семь лет назад: мать с сестрой купили его у уличного разносчика, чтобы сделать Джеку подарок. Он, счастливый до дрожи, не мог на него наглядеться, о том, чтобы сразу почистить и съесть, не могло и быть речи. Засыпая в тот день, он в темноте любовался на свой апельсин, лежащий на старой, побитой стремянке, заменявшей ему прикроватную тумбу, мечтал, как на завтрак... или обед поделит тот апельсин на троих: себе, матери и сестре, но получилось иначе. Вместо сочного цитруса он обнаружил, проснувшись, нечто черное и скукожившееся... Абсолютно неаппетитное, отвратительное. В тот день он к стыду своему разревелся, ощутив на собственной коже обманчивость всякой мечты... И теперь чувствовал нечто подобное.