Ария смерти - Донна Леон

– Флавия, – начал он, – это Гвидо. Мне хотелось бы с тобой поговорить. Если можно, сегодня вечером.

После очень долгой паузы последовал ответ:

– Сколько времени это займет и о чем пойдет речь?

– О девушке, с которой ты разговаривала. Понятия не имею, сколько на это понадобится времени, – ответил Брунетти.

– О девушке? – переспросила Флавия. – О какой девушке?

– Ее зовут Франческа Сантелло, – произнес он, однако это имя было встречено молчанием. – Вы разговаривали в театре несколько дней назад.

– Контральто? – спросила Флавия.

– Думаю, да.

– А при чем тут она?

– Можно я приду и мы поговорим?

– Гвидо, я сейчас в театре. Вечером у меня выступление. Если то, о чем ты хочешь говорить, меня расстроит, я не желаю это слышать за пару часов до спектакля! И кроме того, мне нечего о ней рассказывать. Мы встретились в театре, я сделала этой девочке комплимент, и все.

В трубке послышался шум: это было похоже на звук закрывающейся двери. Потом – женский голос, но не Флавии, – и тишина.

– Можно я приду после спектакля? – спросил Брунетти.

– С этой девушкой что-то случилось? – поинтересовалась певица.

– Да. Но теперь она в порядке.

– Тогда зачем ты мне звонишь?

– Потому что хочу, чтобы ты рассказала мне о вашей встрече все, что помнишь.

– Я могу сделать это прямо сейчас, – сказала Флавия куда менее дружелюбно, чем вначале.

– Нет, я предпочел бы поговорить с тобой с глазу на глаз.

– Желаешь увидеть виноватое выражение на моем лице? – спросила она – шутки ради, а может, и нет.

– Не поэтому. Просто я не хочу спешить. У тебя будет время на то, чтобы вспомнить детали и что именно ты ей сказала.

Последовала еще одна продолжительная пауза. Брунетти снова услышал голос какой-то женщины, а потом – скрежет перемещаемых по полу предметов.

– Ладно, – сказала Флавия резко. Таким тоном обычно отвечают надоедливым торговцам. – Ты знаешь, в котором часу мы заканчиваем. Я тебя подожду.

– Спасибо…

Флавия положила трубку, не дав комиссару закончить. Конечно, следовало заранее узнать, есть ли у нее сегодня спектакль, но Брунетти был встревожен: обычное его состояние, когда речь шла о необъяснимой жестокости. Если его интерпретация событий верна, следом за Франческой может прийти черед Флавии.

Дома за обедом Брунетти рассказал о том, что ему предстоит побеседовать с синьорой Петрелли – после ее вечернего представления. Дети интереса не проявили, Паола же внимательно выслушала его опасения и догадки, после чего сказала:

– Нам свойственно зацикливаться на других.

Она склонила голову набок, и взгляд ее затуманился, как всегда, когда ей в голову приходила новая идея.

– Думаю, именно поэтому я всегда испытывала неловкость, читая Петрарку.

– Что? – искренне изумился Брунетти.

– Эта его история с Лаурой… – отвечала жена.

Услышать такое из уст самого серьезного читателя, которого ему доводилось встречать, да еще о человеке, научившего эту страну слагать стихи, – невероятно! Эта его история с Лаурой?

– Я всегда думала: что, если он нарочно накручивал себя с этой своей недостижимой любовью, хотя бы потому, что так гораздо легче писать стихи?

– Прекрасные стихи, Паола, – не удержался от уточнения Брунетти.

– Разумеется, они прекрасны. Но вся эта безответная любовь так утомляет… – И его жена стала собирать со стола тарелки, чтобы затем поставить их в мойку.

Дети давно уже выскользнули из-за стола и разбежались по своим комнатам, чтобы заняться чем-нибудь интересным и бесполезным, оставив грязную работу матери.

– Кстати о Лауре. Вполне возможно, что она находила Петрарку назойливым, боялась его и даже считала, будто он ее преследует. Именно поэтому я и вспомнила о нем во время нашего разговора.

Паола включила горячую воду, поставила посуду в мойку, посмотрела на мужа и сказала:

– Как думаешь, живи они в наше время, держал бы Петрарка Лауру в погребе, на цепи, и имел бы от нее двух незаконнорожденных детей?

Адекватного ответа на этот вопрос у Брунетти не нашлось, поэтому он сказал:

– Не знал, что ты такого мнения о Петрарке. Ты никогда раньше этого не говорила.

– Мне просто надоел этот ажиотаж. Все цитируют великого Петрарку, но сколько людей на самом деле его читают? – спросила Паола. – И сколько раз может сойти с рук пассаж в духе:

Паола поджала губы и сказала, словно оправдываясь:

– Когда-то я могла процитировать этот сонет целиком, но теперь помню только первое четверостишие. – Она вынула из мыльной воды серебряные столовые приборы, ополоснула их под горячей водой и положила на полочку-сушилку над раковиной. – М-да, если так пойдет и дальше, скоро тебе позвонят и скажут, что я заблудилась и не знаю дороги домой.

Брунетти глянул на наручные часы, поцеловал жену и, так ничего и не ответив ей, отправился в «Ла Фениче».

* * *

Комиссар так торопился увильнуть от дальнейшего обсуждения итальянской поэзии, что в театре оказался за пятнадцать минут до окончания спектакля. Брунетти показал удостоверение капельдинеру у служебного входа и сообщил, что сам пройдет за кулисы. Капельдинер особого интереса к нему не выказал, напомнил только, что лифт – слева.

Выйдя из лифта на сценическом этаже, Брунетти увидел своего ровесника, одетого похожим образом (в костюме и галстуке), и спросил у него, как пройти за кулисы. Мужчина, который держал пачку документов, махнул рукой, указывая куда-то вперед, и ответил, что, оказавшись на месте, он сам все услышит и поймет, после чего ушел, даже не поинтересовавшись, кто он, собственно, такой.

Брунетти последовал указаниям, и вскоре слабо освещенный коридор привел его к звуконепроницаемой двери, за которой тем не менее гремел оркестр. Комиссар открыл дверь как раз в тот момент, когда бедолага Марио упал, сраженный пулями полицейских-римлян, и чуть не оглох от грохота и громких голосов. Музыка, непонятная суета тут и там, голоса… Когда его глаза привыкли к яркому свету, Брунетти прошел вперед и остановился за спинами у трех рабочих сцены, которые, сложив руки на груди, наблюдали за представлением. Еще двое разговаривали по мобильным. На сцене в это время царила Флавия: в драгоценной диадеме и красном платье со шлейфом она в который раз стояла на парапете замка Сант-Анджело, объявляя о своей неминуемой смерти. И вот она прыгает, и снова гремит музыка, и занавес медленно закрывается… Один из рабочих сцены переключил внимание на экран телефонино своего напарника.