Убить Ангела - Сандроне Дациери

Данте подошел к трупу. Чтобы не прикасаться к нему голыми руками, он достал из свалившейся на пол картонной коробки пару одноразовых перчаток и ощутил исходящий от них легкий аромат. Он принюхался: пахло апельсинами и сухой листвой. Возможно, какой-то химикат? Запах казался слишком искусственным для обыкновенной косметики. Но Данте был уверен, что ни один предмет в комнате так не пах. Может, он и дымил как паровоз, но обоняние у него было превосходное.

Проклиная спешку, Данте надел латексные перчатки и обыскал мертвеца. Осмотр не дал никаких результатов, но один из пальцев его перчатки слегка прилип к запястью покойника. Данте снова прикоснулся к его руке. Латекс отлепился от запястья с легким чмоканьем.

«Клей. Клейкая лента».

Судя по позе погибшего и отсутствию следов на теле, кто-то примотал его к креслу скотчем и освободил, прежде чем убить. Кто бы это ни совершил, он знал свое дело.

До слуха Данте донесся стремительно приближающийся вой сирен. Он торопливо огляделся. В углу валялась еще одна пара скомканных одноразовых перчаток. На подушечках перчаток темнели крупные пятна. Снова принюхавшись, он узнал под другим, более резким запахом уже знакомый аромат апельсинов.

– Проваливай, Данте! – закричала Коломба. Стоя на улице, она уже различала огни проблесковых маячков.

Схватив одну из перчаток, Данте сунул ее в карман и бросился прочь из магазина. Полицейские сирены становились оглушительными. Марио переминался с ноги на ногу на тротуаре и, казалось, готов был пуститься бежать. Данте скрепя сердце покачал головой.

«Я не могу избавить тебя от последствий. Мне жаль».

Мальчишка понял и безропотно прислонился к стене.

– Нашел что-нибудь? – спросила Коломба, не отводя взгляда от приближающихся автомобилей.

Данте показал ей перчатку:

– Вот это.

Коломба застыла от ужаса:

– Ты что, трогал что-то на месте преступления?

– Если ты забыла, я въехал в это твое место преступления на автомобиле. Как бы там ни было, я взял только одну перчатку, к тому же вот этой рукой. – Он поднял больную руку, затянутую в черную кожаную перчатку. – Так что я ничего не испортил. Если хочешь, можешь потом положить ее обратно.

– Я знала, что нельзя было тебя туда пускать…

– Посмотри! – перебил Данте. – Это машинное масло, которое, судя по расположению пятен, натекло из-под ногтей. У Мусты есть мопед, и он запросто мог перепачкаться маслом. Спорим, внутри найдут его отпечатки.

– Значит, это он убил своего друга.

– Какой дурак станет надевать перчатки перед зверским убийством, а потом бросать в метре от тела?

– Бывает и не такое, – сказала Коломба.

– КоКа… Я знаю только одно. Муста был здесь после того, как сбежал из дома, и кто-то его отсюда забрал. Вот об этом человеке нам и следует беспокоиться.

Муста медленно приходил в сознание. Стояла почти кромешная темнота. Спину ломило, но, попытавшись потянуться, он обнаружил, что не может пошевелиться. Муста был крепко примотан к бетонной колонне целым коконом из скотча. Издалека доносился шум автомобилей. Что-то твердое больно давило на лицо и приглушало звук, и он вдруг понял – это надетый задом наперед мотоциклетный шлем. Так вот почему он ничего не видит!

Его охватила паника. Он заметался, закричал, но крики гасила губчатая обивка. Изогнувшись, он изо всех сил рванулся вперед, с хрипом вгрызаясь зубами в губку, но добился только того, что захрустели ребра. Он напирал на скотч, пока совсем не выдохся от недостатка кислорода, и, глотая слезы, разрыдался в шлем.

На плечо ему легла чья-то рука.

– Успокойся. Тебе ничто не угрожает, – сказал женский голос, который Муста слышал, теряя сознание. Голос звучал пугающе тихо и отрешенно.

– Пожалуйста! Освободите меня! – взмолился Муста. – Я задыхаюсь.

– Это от волнения. Дыши спокойно, и станет получше.

Он снова попытался закричать, но из горла вырвался только всхлип. Под закрытыми веками заплясали огоньки гипоксии.

– Умираю! – застонал он.

Голос приблизился к его уху.

– Дыши. Медленно, – приказала женщина.

Муста понял, что должен подчиниться, и попытался вспомнить уроки дыхания, полученные от тренера по дзюдо в те пару раз, когда он являлся на занятия. Вдох через нос, выдох через рот. Он заметил, что чем медленнее дышит, тем больше воздуха пропускает губка, и целиком сосредоточился на дыхании.

Вдох, выдох. Вдох, выдох.

Одновременно он осознал, что, помимо ледяных интонаций, больше всего в голосе женщины поражало полное отсутствие акцента. Муста вырос в многонациональной среде, где итальянский часто выступал в качестве лингва франка[12]. В отличие от всех его знакомых, которые коверкали язык и уснащали его жаргонизмами и диалектальными словечками со всего мира, его тюремщица говорила по-итальянски безупречно, как телеведущая, и делала странные паузы, словно размышляя над каждым словом. Он сделал вывод, что она, возможно, не итальянка. Будто это имело хоть какое-то значение.

– Видишь, так лучше, – произнес голос. Ногти прошлись по его руке, пощекотав ладонь.

Муста покрылся гусиной кожей.

– Пожалуйста, не делайте мне больно! – заскулил он.

– Дыши. И все. Не говори.

Вдох, выдох.

Вдох, выдох.

– Мне жаль, что так вышло, Муста, – сказал голос. – Я тебя не ждала.

Вдох.

Выдох.

– Ты знаешь, кто я?

Муста покачал головой.

Вдох.

Выдох…

Внезапно ногти до крови вонзились в кожу. Муста закричал от боли.

– Подумай хорошенько. Я знаю, что ты меня видел.

– Нет!

Еще один щипок. На этот раз Мусте показалось, что ногти впились до костей. Дыхание сбилось. Он боролся со скрутившимися легкими, пока они снова не пропустили в себя немного воздуха.

– Клянусь! Нет! Пожалуйста…

– Ну а я тебя видела.

Ногти постучали по шлему и скользнули под подбородок. Сколько Муста ни крутил головой, сбросить их ему не удавалось. Подушечка пальца нажала ему под кадык, и он тут же почувствовал, как сомкнулась трахея. Он не знал, как женщина добилась этого легким прикосновением, но воздух больше не поступал. Муста беспомощно забился, как в эпилептическом припадке. Звуки стали текучими, а тело невесомым. В памяти вспорхнуло полувоспоминание-полумираж.