Убить Ангела - Сандроне Дациери

В тот день они с Фаридом решили промочить горло в просторном дворе бывшей скотобойни в квартале Тестаччо, где теперь пооткрывались десятки баров и ресторанов.

Захватив с собой полиэтиленовый пакет с бутылками, они устроились на лужайке, но посреди попойки Фарид вдруг поднялся.

«Подожди тут, я отойду поссать», – сказал он и исчез за деревьями.

Проводив его взглядом, полупьяный Муста заметил, как тот выходит через главный вход. Это показалось ему странным, и он последовал за ним – скорее чтобы побесить друга, чем из любопытства. Выйдя на улицу, он увидел, что Фарид склонился к окну черного «хаммера». Муста обожал эти тачки и надеялся, что однажды разбогатеет достаточно, чтобы купить такую же. Его бы и подержанная устроила. Три тонны металла и триста лошадей под капотом: от такого у кого хочешь встанет. Он представлял, как вдавит педаль газа в пол и погонит по улицам под бу́хающие в колонках песни Эминема или Питбуля, – наверное, это все равно что разогнаться на танке. Потом он тормознет на светофоре и прожжет огненным взглядом девушку в стоящей рядом малолитражке, а та бросит свою колымагу на обочине и укатит к Динозаврам вместе с ним. Но тем вечером вволю помечтать Мусте не удалось: Фарид поднял голову и увидел его, а «хаммер» с ревом унесся прочь. Прежде чем уехать, женщина за рулем обернулась и взглянула на Мусту. Необыкновенно белый овал ее лица был неразличим, но глаза блеснули в свете фонаря, как осколки металла. Он почувствовал, как они ввинчиваются ему в мозг, читая все мысли – и хорошие, и плохие. Как ни странно, у него сложилось отчетливое впечатление, что, если бы женщине что-то не понравилось, она бы направила свой танк прямо на него и раздавила, как таракана. Ни жалости, ни угрызений совести.

А потом вернулся Фарид.

«Кто это такая?» – спросил Муста.

«Никто, дорогу спрашивала», – ответил его друг. Муста понял, что Фарид темнит, но слишком нализался, чтобы волноваться. Они вернулись к выпивке и больше не упоминали о случившемся.

Собравшись с последними силами, Муста лихорадочно закивал. Женщина убрала палец, и его горло снова раскрылось. Воздух. Благословенный воздух.

– Вспомнил, – утвердительно произнес голос.

– Ты та женщина из «хаммера», – торопливо сказал Муста. – Это ты заплатила за видеоролик.

«И убила всех этих людей в поезде», – добавил он про себя, не осмелившись произнести вслух.

– Кому ты рассказывал о видеоролике?

– Никому.

– Даже брату? Не вынуждай меня спрашивать у него.

– Нет. Я никогда ему ничего не говорю.

– Здесь, рядом с твоим ухом, есть дырочка. – Женщина постучала по шлему. – Я могу насыпать туда все, что захочу. Представь, каково будет дышать в шлеме, полном песка. Или насекомых.

– Нет, пожалуйста! – залепетал Мусто. – Я ему не говорил. Клянусь!

Голос молчал. Через шлем Муста слышал спокойное дыхание. Так следовало дышать ему самому.

Вдох.

Выдох.

По руке скользнуло что-то ледяное – уже не ногти, а лезвие ножа.

– Клянусь, – повторил Муста. Он почувствовал, что задыхается, и снова сосредоточился на дыхании.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Пахло пóтом и кровью. Голос больше не говорил.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

«Если она учует мой страх, она меня убьет, – подумал Муста. – Как волчица».

Вдох.

Выдох.

Лезвие остановилось на его запястье.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

Кончик ножа вдавился в кожу. Выступила капелька крови.

Вдох. Выдох. Вдох… Вы…

Что-то сдавило и дернуло запястье.

«Она перерезала мне вены», – подумал Муста. Но когда он сжал мускулы, рука двинулась и отделилась от колонны: женщина перерезала только скотч.

Нож спустился вдоль его тела, окончательно освободив его от пут. Терпеть дальше было невыносимо. Муста сжал шлем и с закрытыми глазами сорвал его с головы.

– Посмотри на меня, – сказала женщина.

– Нет. Не хочу. – Зубы Мусты стучали от ужаса. – Если я тебя не увижу, тебе не придется меня убивать.

Голос приблизился к его уху. Снова ощутив аромат апельсинов, Муста понял, что он исходит от женщины.

– Если ты сейчас же не откроешь глаза, я отрежу тебе веки, – прошептал голос. – Это очень больно.

Муста сдался и открыл глаза, но на секунду решил, что уснул и видит кошмар: белесое, лишенное черт лицо с бесцветными глазами, глядящими на него с расстояния метра, не было человеческим. Оно могло принадлежать только ожившему манекену.

Женщина отстранилась, и на нее упал отблеск лампы-переноски, освещающей грубые бетонные стены. Только тогда Муста понял, что на его похитительнице плотно облегающая маска с прорезями для глаз. На месте рта было круглое отверстие, затянутое перфорированной сеткой. Это напугало его еще больше. Что скрывается под маской? Какое уродство?

Муста уже видел похожую маску на девушке, которую облил горящим бензином ревнивый жених. Но маска его тюремщицы была еще более непроницаемой. Какие шрамы она прячет? Руки женщины были обернуты латексными бинтами. Из-под повязок виднелись только длинные, накрашенные желтым лаком ногти.

– Что с тобой случилось? – пробормотал Муста.

Женщина приблизила к нему лицо, и он опять почувствовал аромат апельсинов.

– Лучше тебе не знать, – сказала она. Когда она говорила, маска вокруг ее рта морщилась, но выражение лица оставалось непостижимым.

– Прости, – отшатнулся Муста. Не зная, что предпринять, он так и остался стоять у колонны. Нападать на женщину в маске он уж точно не собирался. Даже не держи она в руке охотничий нож, которым разрезала скотч, он знал, что против нее у него нет никаких шансов, – это подсказывал ему отточенный десятками уличных драк инстинкт. Муста огляделся. Помимо них двоих, в заваленной мусором комнате никого не было. Похоже, они в каком-то строящемся здании. За голой рамой окна светил месяц. – Ты правда из ИГИЛ?

– Нет, – сказала женщина. – Но Фарид полагал, что это так. В уплату за услуги он желал получить от меня билет до Эмиратов и сексуальную рабыню.

– Не верю…

– Напрасно. Я никогда не лгу. В отличие от него. Знаешь, почему он привлек к работе тебя?

– Нет.

– Чтобы было на кого свалить вину, если события примут дурной оборот. – Женщина склонила голову набок, наблюдая за ним, как ястреб за добычей. – Он был плохим другом.

– Был? – пролепетал Муста.

– Я его убила, – все таким же спокойным, бесстрастным голосом произнесла женщина.