Россия белая, Россия красная. 1903-1927 - Алексей Мишагин-Скрыдлов

Горели не только полицейские участки. Подожгли несколько дворцов и частных домов. Я видел, как сгорел особняк графа Фредерикса, слугам которого толпа не дала вынести даже свои личные вещи. Перед зданиями архивов разыгрывались безумные сцены: люди бросались в огонь, стремясь спасти свои документы: на право владения собственностью, долговые, свидетельства о рождении; потеря любого из них влекла разорение. Когда загорелся Арсенал, все боялись, что город взлетит на воздух.

Сгорела расположенная возле нашего дома тюрьма, именуемая Литовским замком. Народ уже разгромил несколько тюрем, заключенные же в них воры и убийцы разбежались по всему Петрограду. Вокруг Литовского замка собралась толпа, требовавшая освобождения узников. В этой тюрьме содержались только уголовники; политических держали в Петропавловке и в Шлиссельбурге. Поэтому администрация Литовского замка отказалась освободить заключенных и попыталась объяснить толпе, что освобождение этих людей только создаст угрозу честным людям и никоим образом не будет соответствовать идеалам революции. Но доводы никого не вразумили, и переговоры завершились безрезультатно. Тогда администрация решила защищаться. Из толпы открыли огонь; на ее стороне были превосходство в численности и в вооружении, так как перед этим она разграбила склады с оружием. Скоро толпа выломала ворота, ворвалась во двор и перебила всех обороняющихся – от рядовых надзирателей до старших офицеров, так что некому было провести победителей внутрь зданий; некому было дать им ключи, сообщить количество заключенных и номера камер, где те содержались. А народ в своем торопливом стремлении уничтожить эту тюрьму, самую крупную и олицетворявшую в его глазах свергнутый режим, уже поджег ее. Не все камеры удалось отпереть. Из огня доносились вопли заключенных, сливавшиеся в жуткий концерт, слышный издалека; моя семья могла наблюдать за происходящим из окон. Толпа перед тюрьмой испуганно заметалась, стала оборачиваться на ту часть тюрьмы, откуда кричали громче всего. Но тут вопли раздались с противоположной стороны, и все обернулись туда. По толпе распространялись страх и растерянность.

Наконец, три часа спустя, на еще дымящихся руинах, народ выкрикивал имена погибших в огне. И этот же народ, виновный в их гибели, взывал к отмщению.

Выпущенные на свободу преступники, разгуливавшие по городу, не способствовали установлению в нем порядка. Прохожих часто грабили на улицах. После десяти часов вечера все запирались в своих домах. На защиту полиции, которая больше не существовала, рассчитывать не приходилось.

Кроме того, в течение нескольких недель на улицах в самые необычные часы появлялся черный автомобиль. Сидевшие в нем люди в масках стреляли в толпу, а затем машина исчезала. Все терялись в догадках относительно личностей и мотивов этих странных убийц, которые не останавливались, сметая все на своем пути. Поначалу их считали сумасшедшими. Затем стали думать, что это монархисты, мстящие таким образом за убитых монархистов.

Часто в дома врывались патрули, состоявшие главным образом из матросов, считавшихся «красой и гордостью революции». Под предлогом производства обысков патрули хватали мало-мальски ценные вещи, лежавшие на виду. Таким образом пропали часы и браслет, неосторожно оставленные моей сестрой на ночном столике. Протестовать и спорить было опасно. Приходилось делать вид, что ничего не замечаешь.

Когда патрули производили обыск у бывшего генерала, адмирала или придворного, его обычно арестовывали и уводили в Таврический дворец, построенный Екатериной II для ее фаворита Потемкина, а с 1906 года использовавшийся в качестве места заседаний Думы. Теперь там располагалось Временное правительство. В Таврическом некоторых арестованных отпускали немедленно, но большинство отправляли в тюрьму. Вместе с тем следует отметить, что Временное правительство, впоследствии гордившееся тем, что Февральская революция была бескровной, и ссылавшееся в подтверждение этого тезиса на спокойствие, сохранявшееся на остальной территории страны, освободило 90 процентов этих узников.

Некоторые бывшие генералы не могли примириться с потерей авторитета. Возмущенные манерой патрульных разговаривать с ними, они резко отвечали солдатам. Тогда те хватали их, волокли к каналам и там убивали. Для уборки трупов не существовало никакой службы, так что они лежали там по нескольку дней.

В наших кругах из уст в уста передавались такие жуткие истории. Крайне угнетающе подействовала на нас гибель генерала Чарторыжского. Узнав генерала на улице, революционеры его арестовали и хотели вести в Таврический. Генерал отказался идти, стал сопротивляться и даже сумел вырваться. Ему вслед стали стрелять и ранили. Он укрылся в Морском госпитале, где как раз в то время моя сестра работала старшей медсестрой. Патруль потребовал выдачи беглеца, угрожая в случае отказа взорвать госпиталь, полный раненых. Генерала пришлось выдать. Патруль увел его на угол канала и там без каких бы то ни было формальностей расстрелял. Затем труп раздели и выставили возле него часовых, чтобы не дать родственникам и друзьям его забрать и похоронить. Так тело и истлело на месте.

Помню еще одну смерть, вызывавшую противоречивые комментарии: генерала свиты его величества генерала Штакельберга и его сына. Генерал проживал в собственном доме на Миллионной – самой аристократической улице Петрограда. По одну ее сторону стояли особняки представителей высшей аристократии, по другую – дворцы членов императорской фамилии и великих князей, задние фасады которых выходили на Неву. Генерал вместе с сыном находились дома, когда к ним явился патруль; они отказались впустить пришедших в дом, забаррикадировались, оборудовали бойницы и выставили из них стволы пулеметов – в доме имелось оружие. При виде этих воинственных приготовлений патрульные, тоже вооруженные, открыли огонь. Генерал и его сын ответили стрельбой по осаждающим. Когда же у них закончились патроны, они с криками «Да здравствует император!» пустили себе по пуле в висок.

Бывало, что твердое, но не провокационное поведение производило на революционеров должное впечатление. Так было, когда матросы явились на корабль к адмиралу Колчаку, командующему Черноморским флотом, чтобы отобрать у него кортик. Сдача этого оружия являлась символом капитуляции; кроме того, адмиральский кортик был золотым и являлся подарком Николая II. Колчак отказался отдать этот символ офицерской чести и императорский подарок. Когда же матросы приблизились, чтобы отнять кортик силой, адмирал быстро отцепил его и швырнул в море.

– Царь мне его дал, – сказал он, – и только один царь может его у меня забрать.

Этот жест так подействовал на матросов, что они убрались с корабля, не посмев поднять руку на своего командира. Впрочем, Колчак всегда отличался сильным характером. Мой отец, под началом которого Колчак служил, восхищался им. Известно, что, когда в 1919 году большевики, приведшие адмирала на расстрел, заколебались, он хладнокровно бросил своим палачам:

– Стреляйте! Исполняйте свой долг.

Нерешительность же и готовность идти на уступки, напротив, редко приводили к благоприятным для пытавшихся уберечь жизнь аристократов результатам. Во всех кругах горячо обсуждали факты, подтверждающие это.