Нога судьбы, пешки и собачонка Марсельеза - Александра Николаенко

И Карпов забегал по кабинету, пытаясь поймать хитрую шуструю Машу, но все ему попадались Маши не те, хотя и похожие, а сама она ускользала…

Наконец Вениамин Александрович устал от бесполезной трудной погони, стал задыхаться и схватился за стул.

Из-за стула вынырнула, ухмыляясь, узкая голова Кобупыркиной-Чудосеевой, сказала «Ам!», дохнув селедкой и луком, и захихикала. Губы Кобупыркиной были малиново-красны, толсты, и перемазаны кетчупом.

Редкие ресницы Вениамина Александровича затрепетали, под веками заходили глазные яблоки. В горле Карпова что-то забулькало, и меценат проснулся.

Проснувшись, Карпов первым делом в панике ощупал голову.

Никаких рогов на ней, конечно, не было. Вениамин облегченно перевел дух, повернулся полюбоваться на Машу, но из подушки, выпучив глаза, посмотрела на него строго голова покойницы Маргариты. Вениамин Александрович икнул, распахнул рот, чтобы закричать, но не успел и умер.

Людоед лежал в темноте и вспоминал свои детские годы.

Детские годы Антона Павловича давно прошли, но не проходили обиды.

По квартире Райских ползала полуночная тьма. И зеленый, таинственный свет торшера, не погашенного Антоном Павловичем, не рассеивал ее, а скорее сгущал по углам, беззвучно сплетая на потолке и за книжными полками свои враждебные паутины.

Сквозь сон Антону Павловичу послышался вдруг какой-то неуверенный, неприятный, деревянный стук, и Антон Павлович приподнялся на локте, прислушиваясь.

«Тук-тук-тук… тук-тук-тук» – и в самом деле робко доносилось из нижнего письменного ящика.

«Чертовщина какая-то… Не может быть!» – покрываясь от этого стука спинными мурашками, подумал людоед.

«Тук-тук-тук… Тук. Тук-тук-тук. Топ-топ-топ. Тук-тук-топ-тук-топ-тук-тук-тук!» – совершенно отчетливо донеслось до людоеда в ответ, точно там, внутри ящика, бегал крошечный лилипутик. Бегал и стучал.

Леденящим душу был этот перестук-перетоп, доносившийся из нижнего ящика, где Антон Павлович запер на ключ съеденного Вениамин Александровича.

Антон Павлович сел в кровати. Несмотря на духоту майской ночи, Антон Павлович зябко дрожал и кутался в плед. Проснулась потревоженная Антоном Павловичем Мерсью. Круглые глаза собачки по-волчьи блеснули, губы вытянулись трубочкой, и Марсельеза тоненько, пронзительно заскулила.

«Ууууууууу… Тук-тук-тук… Топ-топ-топ… Ууууу-ууууууу…» – заскулило и у Антона Павловича там, где должно было быть у него сердце.

Антон Павлович шикнул. Вой оборвался. Но не оборвался стук. Напротив, он с каждой секундой делался все отчетливей, оглушительней и настойчивей.

«Если он будет продолжать стучать, то разбудит Людмилу»! – сообразил Антон Павлович, со страхом оглядываясь на запертую тумбочкой дверь.

«Тук-тук-тук!» – стучало из письменного стола.

«Она придет, поймет, что стучат у меня из ящика… откроет… и… Ах!»

Антону Павловичу сделалось так жутко, что цыплята с занесенными над его головой топорами показались ему новогодними открытками.

«Она все узнает. Все поймет… И тогда… и… Ах!.. Ее тоже придется съесть как свидетеля!» – ужаснулся Антон Павлович.

Сообразив все это, Антон Павлович живо бросился к ящику. Ему вовсе не хотелось есть жену.

Жена вкусно кормила его, была ему тылом, и даже несмотря на «обезжиренные среды», Антон Павлович чувствовал к Людмиле Анатольевне нечто… Нечто похожее на привязанную признательность.

Следовало немедленно опередить Людмилу Анатольевну и избавиться окончательно, раз и навсегда, от ненавистного Карпа.

Антон Павлович присел на корточки перед ящиком и медленно, очень медленно повернул ключ. Сперва приоткрыв ящик щелочкой, чтобы хитрый лилипут не выпрыгнул внезапно, не сбежал куда-нибудь или не набросился, Антон Павлович прислушался.

Стук и топот прекратились. Вероятно, коварный Карп спрятался в заднем углу ящика.

«Сейчас как тяпнет меня за палец!» – думал Антон Павлович, но отступать ему было некуда. Приходилось крепиться.

Антон Павлович потянул ящик к себе еще. И еще.

И еще…

В ящике никого не было. Ящик был совершенно пуст.

«Не может быть! – в отчаянии подумал Антон Павлович. – Даже если никто не стучал и мне все это только показалось… То тогда тут должен лежать белый слон!»

Антон Павлович отлично помнил, как, съев слона, он запирал его в ящик.

Но и слона не было в ящике. Не было в ящике и рукописи младшего корректора «Слави» Виктора Петровича Рюмочки.

Все, что было в нижнем ящике письменного стола Антона Павловича, – была одна пустота.

Антон Павлович пошарил в пустоте руками, хотел выдвинуть ящик целиком, чтобы посмотреть, не завалилась ли фигурка за спинку, но ящик застрял в разводящих и никак не хотел выниматься.

Антон Павлович нащупал на столе рукой карманный фонарик и, светя, полез в ящик головой.

Еще раньше, чем ящик с Антоном Павловичем стремительно поехал по рельсам и захлопнулся, Антон Павлович понял, что именно это сейчас и произойдет.

«Хорошо, что я захватил с собой фонарик!» – прежде чем снаружи трижды повернулся ключ, успел подумать Антон Павлович.

В полдень Антон Павлович проснулся от неприятного, навязчивого деревянного стука. Немного полежав, глядя в потолок, Антон Павлович встал, открыл ящик, достал из него фонарик и пошел умываться.

По коридору из кухни легкий сквозняк тянул аппетитный запах творожной запеканки с изюмом.

«…На девятый день внезапной кончины Вениамина Александровича, – с удовольствием стучал по клавишам Антон Павлович, – Никанор Иванович Сашик и его продолжающий подавать надежды приятель Виктор Петрович Рюмочка сидели на скамейке одного из московских бульваров неподалеку от дома № 13-бис, поминая главреда, и вдруг сам Вениамин Александрович появился, как ни в чем не бывало, со стороны перехода и направился к сидящим…»

Антон Павлович на мгновение отвлекся и, опустив руку в карман халата, проверил найденного под столом Карпа. Удостоверившись, что Вениамин по-прежнему в его руках, он продолжил:

«…Карпов был одет так, как его проводили.

При галстуке с английской булавкой, в дорогом белом костюме, чуть помятом в плечах и лацканах.

Главред выглядел посвежевшим и хорошо отдохнувшим, точно только вернулся с курорта. На щеках играл здоровый румянец. Безвременно ушедший меценат был бодр, полон сил, свежевыбрит, шел уверенным шагом и даже насвистывал.

Первым увидел поминаемого Виктор Петрович Рюмочка, сидевший к пешеходному переходу лицом. Увидав приближавшегося, Виктор Петрович сделал большие глаза, икнул, хотел перекреститься или протереть глаза, как это делают все люди при таких неприятных обстоятельствах, но только молча налил недрогнувшей рукой в недрогнувший пластиковый стаканчик и, громко булькнув горлом, помянул приближавшегося еще раз.