Закат над лагуной - Сергей Цейтлин

– Именно на это я и надеялся.

– Более того, я Вам должен признаться, что мы сами искали правильный момент, для того чтобы поднять подобный разговор. В Петербурге уже давно обсуждается это потенциальное партнерство во всех его оттенках.

– Да что Вы говорите?

– Давайте договоримся так. Мы уплываем через три дня, двадцать шестого. Я поговорю с… и двадцать пятого скажу Вам, как мы будем дальше действовать. Вас это устраивает?

– Более чем, Ваше Сиятельство.

– Договорились.

Регата закончилась общей победой сестьере Кастелло, как это обычно бывало, ибо парни из этого района были самыми лихими в городе. Цесаревич вручил победителям трофеи, и они поцеловали Марии Федоровне руку. Затем, к удивлению венецианцев, в бухту выплыл роскошный Бучинторо. На него взошла великокняжеская чета, и цесаревич, будучи на седьмом небе, встал у кормила и в сопровождении парадных судов поплыл по Большому каналу.

* * *

После регаты, пока графы дю Нор переодевались в гостинице для вечерних развлечений, прокуратор Пезаро зашел во Дворец дожей на совещание Совета десяти.

– Ну что? – поинтересовался дож, увидев на лице прокуратора довольное выражение.

– Предложение сделано. Реакция у Салтыкова положительная. Будет разговаривать с цесаревичем.

– А императрице он донесет предложение? – спросил один из членов Совета.

– Предварительно он желает поговорить с цесаревичем, чтобы понять, как лучше поступать в Петербурге.

– Какие перспективы он видит? – спросил Долфин, самый пожилой член собрания.

– По его реакции, по-моему положительные. Он сам сказал, что в России уже давно идут разговоры по поводу такого союза.

– Правда! – обрадовался дож.

– Мне кажется, что шансы у нас хорошие, господа, – сказал Пезаро энергично.

– Может быть, тогда стоит написать письмо императрице? – спросил Градениго, самый молодой член Совета.

– Что Вы думаете по этому поводу? – спросил дож прокуратора.

– Мне кажется, пока лучше не торопиться. Формальные письма рискуют быть восприняты как лишнее давление. Надо сначала почувствовать личную реакцию Екатерины.

– Тоже верно.

– Если императрица нам даст понять, что предложение ей по душе, мы сразу обменяемся посольствами и начнем развивать партнерство. И я думаю, что на этот раз сын императрицы будет иметь на нее большое влияние. У него все-таки останется особое впечатление о Венеции.

– Будем надеяться. А посольствами нам надо было уже давно обменяться, – сказал дож с сожалением. – Еще при Петре Великом. Он же постоянно посылал в Европу делегации.

– Но кто тогда мог предвидеть, – Пезаро всплеснул руками, – что его допотопное царство меньше чем через сто лет будет играть первенствующую роль в Европе. И в Средней Азии!

Члены Совета кивнули.

– Это да. Так как Вы договорились с Салтыковом?

– Он поговорит с цесаревичем и до отъезда скажет нам, как они будут действовать.

– До отъезда?

– Они уплывают двадцать шестого.

– Остается, значит, три дня. За эти три дня, господа, ничего, я повторяю, ничего не должно разочаровать и разубедить наших гостей, – твердо сказал дож. – Без поддержки России рано или поздно Венеция потеряет свой суверенитет и превратится в чью-нибудь жалкую колонию. И в этом вы можете не сомневаться.

* * *

Палящее солнце горело над пьяццеттой, и парадные суда уплывали в стороны, оставляя за собой гладкую, поблескивающую бухту. Объятая соленым воздухом набережная постепенно пустела. Публика перетекла на центральную площадь и раньше, чем все успели заметить, заполнила кафе «Флориан». Просекко потекло ручьями, и скоро все были под хмельком. Чувства забурлили, языки зашалили.

Глубоко в толпе, у барной стойки, жался Казанова, поглядывая на Александру. Она сидела за столиком у окна с другими фрейлинами. Она не участвовала в общем разговоре, а тоскливыми глазами смотрела в окно. Бокал ее был не тронут – пузырьки игристого напитка всплывали и лопались на поверхности. Ее подружки старались вовлечь ее в праздничную атмосферу, развеселить забавными рассказами, но ей было неинтересно.

К столику подошел молодой элегантный венецианец и попытался завладеть вниманием фрейлин. Борщова и Нелидова радостно откликнулись на его комплименты, а Александра едва повернула голову. Глаза ее не могли найти конкретного предмета; они блуждали по шумному набитому помещению, не отличая даже одну подружку от другой.

– Где ты, дорогая? – обратилась к ней Борщова, заметив, что она двух слов не может связать.

Александра ответила полуулыбкой.

Казанова уже не сомневался в ее неравнодушии. Он чувствовал, он видел, прямо в кафе, что она себе больше не принадлежала. По ее блуждающему взгляду он понимал, что душа ее находилась в другом пространстве. Он вздрагивал от своего непреодолимого желания прильнуть к ее губам, прижаться к ее молодому нежному телу. Такое эмоциональное слияние с женщиной он испытал только один раз в жизни: с Генриеттой, больше тридцати лет назад. Все остальные женщины были мимолетными увлечениями, объектами чувственного любопытства или просто «удовлетворительницами похотливых капризов», как он их называл. Никто после Генриетты не проникал в сердцевину его сознания; никого он так не возвышал и никому он так не доверял. Он был готов открыть Александре свою самую интимную сторону, ввести ее в святая святых своей души. Однако, казалось, она уже там находилась. На секунду шум тесного кафе заглох, и он услышал только свое ускоряющееся сердцебиение. И вдруг в это самое мгновение глаза Александры на него посмотрели и яро сфокусировались, так проницательно, что он потерял равновесие. Она тут же встала и вышла из кафе. Ее подружки побежали за ней.

Казанова ринулся за ними, но намеренно не догонял, предпочитая выбрать момент, в котором Александра удалилась бы одна в сторону. Он шел одурманенный, сталкиваясь с прохожими, роняя в суматохе свою трость, спотыкаясь. На него шли маски, звериные костюмы, отталкивая его, глумясь над ним. Он не видел Александру, но понимал, что она чувствует его преследование.

Взойдя на мост напротив церкви Сан-Моизе, три фрейлины остановились. Александра обернулась назад, тревожно высматривая своего преследователя в бушующей толпе. Казанова видел ее высокий стройный торс и вопросительные глаза. Он все-таки решил к ней подойти и все рассказать даже в окружении ее подружек. Он не хотел больше ничего скрывать – он хотел быть откровенным, прямым. Его захлестывало желание сбросить с себя свою старую, фальшивую, срамную скорлупу, растоптать, растереть и изничтожить ее.

Фрейлины сошли с моста и сели в гондолу. Судно поплыло к Большому каналу. Казанова, преодолев мост, тоже сел в гондолу и повелел гондольеру плыть за тремя иностранками. Фрейлины плыли в сторону Риальто ни быстро, ни медленно, упорно и плавно. Теплое январское солнце ласкало лицо Казановы, поощряло его, усиливало его стремление к квинтэссенции женственности. Пикантный морской воздух наполнял его неисчерпаемой силой. Освежающий ветер вселял в него ощущение беспредельной свободы. Он перекинул руку через борт в холодный канал, зачерпнул воды и облил лицо. Гондольер греб настойчиво – весло жадно резало поверхность, судно перегоняло другие гондолы. Казанова видел Александру впереди, опрокинувшуюся на спинку заднего сидения и закинув голову кверху. Ветер трепал ее волосы, над ней кружились чайки.