Эфина - Ноэль Реваз

Пюк появился в доме Эфины вместе с Т. Если бы Т. вернулся, он был бы поражен переменами в собаке. И понял бы, сколько лет отсутствовал. За те недели и месяцы, что его не было в лоне семьи, маленькая собачка потихоньку состарилась. Т. бы, конечно, раскаялся и стал бы извиняться. Или так: Т. сидит на скамейке, Пюк трусит мимо него и вдруг начинает умирать. Витающий в облаках Т. спохватывается, узнает Пюка и берет его на руки. Подбегает Эфина, и Пюк отдает Богу душу в их компании. Все это было бы возможно, но Т. где-то носит. Не стоит отрицать, что время от времени Эфина все-таки вспоминает Т. Мимолетно. Да, ей может прийти в голову мысль о том, что то время было не так уж и плохо и пусть бы оно вернулось. Между ней и Т. существовала связь, и эта связь, если вдуматься, была вовсе не эфемерной, а очень даже прочной. И если она и порвалась, это не умаляет ее значения. Они просто не захотели восстановить отношения. Случается, что, думая о Т., Эфина хочет вернуться назад, чтобы стереть следы его присутствия в своей жизни, и совершенно счастлива, что видела, как он навсегда исчез в коридоре. Пусть даже, если быть до конца честным, в последний раз Т. был не в коридоре и не смывался из-за семейной сцены. Он был на сцене. Да, Эфина пошла в театр, хоть и утверждала в письме обратное. Она была на спектакле и видела игру Т., красовавшегося среди молодых девиц. Она взяла билет. Не на премьеру и не на последнее представление, а на рядовой спектакль. Заняла место в третьем ряду, свет погас. Старушки, сидевшие по обе стороны от Эфины, развернули конфеты. Занавес раздвинулся. Появился Т., и зал охватило волнение. Играл он замечательно. Претензий к его игре быть не могло. Он достиг совершенства в своем ремесле и не мог низвергнуться с высот. Актерство у Т. в крови. Нет. Пьеса была старомодная, действие не слишком захватывающее, но понравилось Эфине благодаря изящной игре Т. Актрисы тоже неплохо справлялись. Эфина аплодировала и вместе с остальными зрителями вызывала Т. «на бис». Однако кое-что внушало беспокойство. Когда Т. явил себя во всей своей силе и славе, на сцене возникла черта. Ясная и четкая, неотделимая от Т. Эта черта была, как бы это сказать? Т. играл блистательно. На сцене он давал клятвы, и Эфина где-то уже это видела. Забавно, что Т. повсюду выглядит виртуозом, виртуозность неотделима от его облика. Она сопровождает его по жизни. Он использует ее в общении с женщинами, и только самый проницательный человек сумеет понять, что Т. чувствует в глубине души и ради кого сокращается мышца, служащая ему сердцем. Из своего третьего ряда Эфина видела, как обмирает и млеет Т. Правдоподобность была столь поразительна, что Эфина готова была броситься в его объятия. Она видела, как он любит — взаправду. Наблюдала страдания Т. и жалела беднягу. Игра Т. удостоилась оваций, и Т. может повторять свой успех хоть каждый вечер. Странно, что Эфина не смогла отделаться от этой уточняющей мысли. Как только зазвучали аплодисменты, она встала. Мешая остальным, прошла вдоль ряда по ногам и, пока Т. кланялся, сбежала из зала.

Ну вот, Эфина раз и навсегда решила, что Т. не для нее. Он стал еще меньше, и Эфина никогда больше его не видела. Она больше никогда его не видела. Да нет. Наверное, все-таки видела. Вполне вероятно. Возможно, тот раз в театре не был совсем последним. Наверное, предпоследним, потому что Эфина могла потом заметить Т. у себя под окнами. Она было хотела подать ему знак, но так и не оторвала ладони от стекла. Откачнулась назад и незаметно наблюдала за бывшим возлюбленным. Он стоял на тротуаре. Выглядел так, как будто сам не знает, чего хочет. Он то смотрел на окна и делал несколько шагов к дому. То пытался обратиться к прохожим, а те отшатывались и спешили уйти прочь. Можно было бы подумать, что Т. просит милостыню, если бы он не глазел на окна — причем не на те! — словно хотел сказать: здесь жил великий Т. Отсюда сбежал великий Т., и он еще не оправился от оскорбления из-за того, что за ним не прибежали и не позвали вернуться. Здесь обитает некая дамочка, чье имя предано забвению. Ноги Т. здесь больше никогда не будет. Так зачем же ты шляешься под моими окнами? — бормочет Эфина, любуясь его лысиной.

Т. отправился на планету Марс, и Эфина больше его не видела. Не видела и даже не думала о нем. Шуршание, вздохи, тяжелые шаги, удары попеременно раздавались за дверью. Но дверь не отперли, и этот человек больше не появлялся. Никогда. О нем больше не думали. Его забыли. Стерли. Он мертв и похоронен. Теперь можно спокойно заниматься своими делами. Ну да, конечно. Люди этой породы имеют склонность возвращаться и надоедать вам. И если уж быть честным. Если выложить все как есть, можно было бы сказать. Можно было бы сказать, что тот приход Т. под окна Эфины не был последним в прямом смысле этого слова. Можно было бы упомянуть последний-препоследний раз, но он по большому счету никакого значения не имеет. Так стоит ли тратить время на рассказ о нем? Тот раз имел место в парке — Т. сидел на скамейке, а не в песочнице. Т. сидел, а Эфина шла мимо. Нет ничего проще. Мужчина сидит на скамейке, а женщина вдет мимо. Женщина одна, без собаки, что странно. Пес недомогает, но по женщине этого не скажешь. Женщина, идущая мимо мужчины, когда-то его целовала и обещала любить до скончания веков. А сидящий на скамье мужчина был настолько без ума от этой дамы, что даже клялся никогда больше не дотрагиваться до других женщин. Клятвопреступники сталкиваются лицом к лицу и не могут избежать встречи. Вечно вмешивается этот чертов случай, пытается пошутить мужчина. Женщина не произносит ни слова. Женщина окаменела, и ее мысли превратились в мелкие камешки. Две статуи стоят и смотрят друг на друга в парке. Паузу, продлившуюся, кажется, несколько десятилетий, нарушает женщина, она делает над собой чудовищное усилие, чтобы вымолвить хоть слово. Хоть одно маленькое словечко. Словечко размораживается, и она просит разрешения присесть на скамейку. Ей вовсе не хочется садиться, но на этой стадии говоришь то, что говорится, и Т. похлопывает рукой по скамейке, что означает: давай, садись. Эфина садится на скамейку, и им больше не нужно смотреть друг на друга. Проходит уйма времени, и один из двоих слегка поворачивает голову, другой делает то же самое. Глаза пытаются встретиться, но это преждевременно, и взгляды снова устремляются на лужайку. Выздоравливающим не следует торопиться. Не стоит бежать впереди паровоза. Все происходит постепенно, у того, кто умеет ждать, все получается. Эфина чувствует себя чуть менее скованно и на всякий случай откашливается. Ее сосед по скамье тоже пробуждается и прочищает горло, так что репетиция может начинаться. Но чья реплика первая? Никто не знает текста, может, это будет пантомима. Т. бросает робкий взгляд на колени Эфины. Эфина вздыхает. Только и всего. Т. снова пытается прочистить горло и испускает очередной вздох. Он как будто собирается заговорить. Но нет, великий актер молчит. Рука Т. лежит на скамейке. Скамейка была зеленой, но теперь становится коричневой. Т. отколупывает краску. Рука Т. совсем близко от маленькой женской ручки, промахнуться невозможно. Большая красная рука на облупившемся дереве. Рука, производящая негромкие щелчки. Она могла бы накрыть другую руку. Могла бы коснуться маленькой ручки, и все бы поправилось. Две руки ощущают желание и искушение, и центр тяжести скамьи всем своим весом давит на них. Но думать обо всех этих попытках не следовало бы. Не думать о всех тех разах, когда одна рука ловила другую. Обо всех случаях, когда это имело продолжение и все равно заканчивалось ничем. Не думать о прежнем или быть очень внимательным, чтобы не пойти по тому же кругу. Так обстоит дело, и это очень прискорбно. Нечто не хочет умирать, но ухватить его невозможно. Они одновременно пришли к такому выводу. Они расслабляются, и Эфина искоса смотрит на соседа по скамейке. Он утратил все свое очарование, вид у него потрепанный. Т. исподтишка наблюдает за дамой: она странная и потешная. Обута в туфли на толстой белой подошве с укрепленными кожей носами. Широкие шнурки напоминают две буквы Z.