Тихая моя родина - Сергей Юрьевич Катканов

другие посетители берут билеты, он смотрит вглубь монастыря и, ни к кому не обращаясь, видимо, просто думая вслух, говорит:

— Вот здесь и бегал семилетним пацаном.

— Так же, поди, хулиганил, как нынешние? — с усмешкой спрашивает женщина-кассир.

— Хулиганил… — в голосе мужчины нe чувствуется вызова, лишь нежелание опровергать, — A вы коренная, местная? — неожиданно спрашивает он.

— Нет.

— Тогда не знаете, — короткий непонятный разговор на этом обрывается.

Мужчина проходит на территорию, и показывая своим попутчикам на здание братского корпуса, говорит: «Здесь мы жили на втором этаже. Ничего почти не изменилось».

***

Этот мужчина — Рафаил Лаврентьевич Адлер, по происхождению — немец, предки которого переселилась на Украину ещё при Екатерине П. В 20-е годы ХХ века Адлеры жили под Одессой большой семьей. Отец — Лаврентий Яковлевич, мать — Агафья Андреевна и 11 детей, в том числе и маленький Рафаил, который был в семье предпоследним. Отец был учителем, человеком всесторонне образованным, но и в крестьянском хозяйстве толк знал. Все вместе обрабатывали свой земельный надел, имели двух лошадей, двух коров — не так уж и много для такой огромной семьи. Весь надел, впрочем, обрабатывать не удавалось, не хватало сил. Хоть и не голодали Адлеры тогда, но нанять работников было не на что.

Так было до 1929 года, когда попали они в списки подлежащих раскулачиванию. Две коровы да две лошади — уже предмет для зависти. To что немцы, и дети в основном говорят по-немецки — прекрасный повод для неприязни. И, в довершение ко всему, хозяин — интеллигент. Дескать, знаем мы этих интеллигентов. Вывозили ночью на подводах, потом по железной дороге на север…

В вотчине Прилуцкого монастыря, насчитывавшей в XVII веке сто деревень, проживало 2800 крестьян. Раскулаченных земледельцев сам монастырь вместил до 20-и тысяч. Кстати, и прежним крестьянам слово «монастырь» далеко не всегда радовало слух. В 60-70-е годы XVII века от отчаяния крестьяне начали своевольничать. Так старец Ефрем жаловался, что они перекосили монастырскую межу во ржаном поле. Монастырские власти распорялились: «Учинить наказание, бить батогами». А вот раскулаченные рады были бы отделаться батогами.

«Привезли нас с родителями сюда в декабре 1929 года, — рассказывает Рафаил Лаврентьевич, — Четверых братьев, которые были постарте, сразу же отправили дальше по этапу. А мы провели в монастырских стенах долгие и мучительные полгода — до мая 1930-го. Нары в корпусе стояли очень плотно, к тому же они были трехъярусные. Воздух от такого скопления людей всегда стоял очень спертый. Мне, мальчишке, казалось тогда, что здесь и топить не надо — люди достаточно надышат, И всё-таки многим переселенцам не хватило места под крышей. Среди нас были татары, большинство из них так и жили на улице — у костров грелись».

Смерть ни на шаг не отходила от несчастных, сбитых в плотную кучу людей, ежедневно задавая работы мужчинам, знакомым со столярным ремеслом. Они делали гробы: простые, нетесанные, отличающиеся друг от друга только размерами. Маленъких требовалось больше, потому что каждый день умирало более десятка детей. Рафаил Лаврентьевич хорошо помнит штабеля гробов во дворе.

«Из нашей семьи, однако, ни кто не заболел, и я все эти полгода, несмотря на недоедание, оставался абсолютно здоровым. Благодаря этому других детей выручал часто. Дело в том, что за многими приезжали родственники со всех концов страны. Иногда им отдавали маленьких детей, но только в том случае, если дети были здоровы. Здоровых же было очень немного. Вот я и проходил вместо них освидетельствование в больнице для переселенцев, которая была на территории монастыря. Думаю, что таким образом мне удалось спасти жизнь многим своим ровесникам. Они наверняка бы умерли, оставаясь в этих стенах. Через врачей ежедневно проходило огромное количество маленьких переселенцев, какое-то время это позволяло мне выполнять подобные просьбы. И всё-таки вскоре меня начали узнавать, дескать, этот парень в прошлый раз под другой фамилией был. Больше я уже не ходил в больницу».

Почему не отдавали именно больных детей? Казалось бы, должно быть наоборот: если заболел ребенок — пусть его родственники выхаживают. Ведь в НКВД отлично понимали, что в условиях пересыльного пункта больного ждет неминуемая смерть. Но отпускать больных и измученных значило по-своему рассекретить тяжелейшие условия жизни в монастырских стенах. Так соблюдалась секретность, стоившая жизни сотням, если не тысячам детей.

Впрочем, дети всегда остаются детьми. Несмотря на холод и голод, несмотря на то, что вокруг них гуляла смерть, они психологически легче переносили тяготы этого заключения. Дети не вполне понимали страшные причины переселения из родных мест, мало задумывались о ближайшем будущем и были увлечены своими обычными забавами.

«У ворот монастыря стояла охрана НКВД, за стены они ни кого не выпускали. А нам, пацанам, очень хотелось сбегать на речку искупаться. Она была прекрасно видна через монастырские бойницы».

Мы идем по галерее вдоль стены, мой попутчик показывает на узкие прорези в кирпичной толще. Кажется, что если человеческое тело и может протиснуться в них, то с величайшим трудом, причем ни как нельзя гарантировать, что падение будет удачным.

«А мы вот прыгали или, вернее, выбрасывались через них с единственной целью — искупаться. Сейчас сам удивляюсь, как нам не страшно было, ведь здесь довольно высоко. A, между тем, я не помню, чтобы кто-нибудь из нас после этого хромал. Обратно нас пускали без проблем. Вообще, охрана впускала в монастырь кого угодно, а вот выйти было куда сложнее. За детей же, бегавших на речку таким рискованным способом, не переживали, знали, что от родителей они ни куда не убегут».

Всё это рассказчик произносит с почти детской лукавой улыбкой. Неожиданно его лицо становится серьезным, положив руку на край бойницы, он говорит: «Знаешь, этот полновесный церковный кирпич многое помнит, о многом может рассказать».

Стены, возведенные в XVIII веке, помнят действительно не мало. Ещё больше помнит земля, которую они окружают. Кажется, тюрьма вызревала в обители постепенно и неуклонно, до тех пор, пока вовсе не вытеснила монастырь.

Брат великого князя Ивана III‚ углицкий князь Андрей Большой, имел двух детей: Ивана и Дмитрия. Андрей враждовал с великим князем и тот, чтобы обезопасить государство от междоусобиц, приказал заключить своего брата в темницу, а малолетних детей его сослать в Вологодскую землю, где они были заточены в Спасо-Прилуцком монастыре. Братья, из которых старшему, Ивану, было 13 лет, а младшему, Дмитрию, 12 всю жизнь провели в оковах, не имея у себя ни чего, кроме иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость» в качестве родительского благословения.

Незадолго до смерти Ивана в 1522