Шабатон. Субботний год - Алекс Тарн

Встреча с журналистом была назначена на следующее утро в припортовом ресторанчике. Игаль и Нина пришли заранее, чтобы заодно и позавтракать, а потом просто сидели молча, зачарованные колеблющимся частоколом мачт рыбачьих баркасов и стремительными линиями пришвартованных рядом океанских яхт. Их собеседник оказался кругленьким лысеющим человечком из тех, кого называют «живчиками» – беспокойным и суетливым, как шарик в игральном автомате. Он вкатился в ресторан и остановился, по-птичьи вертя головой. Нина привстала и махнула ему рукой: сюда, мол, сюда.

– Паоло Лафронте, – представился шарик, с размаху бухнувшись в лузу кресла, и продолжил на весьма неплохом английском. – Вообще-то Лафронте – мой псевдоним. В честь Высоколобого, как вы, несомненно, поняли.

Тетя с племянником переглянулись.

– Высоколобого? – переспросил доктор Островски, напрягая память в поисках претендентов на это почетное звание и не находя там ничего, кроме ряда гипсовых бюстов в актовых залах покойной советской родины. – Вы имеете в виду Маркса? Энгельса? Ленина?

Журналист презрительно фыркнул:

– Конечно нет, господин… э-э…

– Игаль. Просто Игаль.

– Конечно нет, уважаемый Игаль. В мире есть лишь один истинно высоколобый философ, и его зовут Макс Штирнер. А перечисленные вами обманщики – всего лишь архиепископы жадных отвратительных церквей, которые переполнены идолами, фетишами и алтарями, мокрыми от крови человеческих жертв!

– Само собой, дорогой Паоло! – не моргнув глазом, подхватила госпожа Брандт. – Я сразу так и подумала. Меня зовут Нина. Нина Брандт, ведущая обозревательница главного ближневосточного телеканала, вице-президент Европейской ассоциации свободной журналистики и почетный член академии киноискусства под эгидой ЮНЕСКО. Вы не возражаете, если я включу камеру?

Шарик сделал попытку приосаниться, но лишь слегка качнулся с боку на бок.

– Нет проблем, – солидно проговорил он. – Вы записываете? Мне хотелось бы с самого начала подчеркнуть, что истинный инсуррекционизм одинаково направлен против фашистов, коммунистов, социалистов, консерваторов, либералов и всех видов государственного подавления. Мы – антагонисты любого порабощения, мы – борцы за свободу, в том числе и за освобождение животных, и даже если сейчас анархисты-инсуррекционисты стали политическими узниками фашистского государства, это не мешает им высоко держать голову и готовить мир к революции.

Завершив речь, Паоло перекатился в кресле и сделал знак официанту. Игаль и Нина снова переглянулись.

– Ты что-нибудь понимаешь? – вполголоса спросил он на иврите.

– Ни единого слова, – шепнула госпожа Брандт. – Но персонаж очень колоритен, а это главное…

– Слушай, а все эти твои титулы…

– Да ладно тебе, – отмахнулась она. – Не бери в голову. Он нам – высоколобого, мы ему – вице-президентов и почетных членов…

Тем временем журналист завершил свой заказ и жестом отпустил на свободу наемного работника общепита – как видно, в качестве пробного акта всемирного освобождения.

– Вы записываете? – он гневно уставился в объектив камеры. – Взгляните на эту бухту! В одном море – нищие рыбачьи лодки и роскошные посудины миллионеров. Вот она, настоящая трагедия! Ничего не изменится, пока люди не обнаружат истинную духовную красоту свободы, пока бедняки не научатся стыдиться своей бедности, а богачи – своего богатства!

Доктор Островски деликатно кашлянул.

– Извините, господин Лафронте…

– Камрад, – поправил шарик. – Камрад Паоло.

– Камрад, камрад… – радостно закивал Игаль. – Мы приехали поговорить о другом камраде. Камрад Андрей Калищев, он же Андре Клиши, друг…

– Да! – прервал его камрад Паоло. – Мсье Ромен Клиши объяснил мне цель вашего приезда. Мы с ним знакомы – я ездил в Лилль собирать информацию для книги об Умберто. Вы знаете, что они владели тем книжным магазином совместно – Умберто Марзоччи и Андре Клещев? Они были не разлей вода, друзья на всю жизнь. Настоящие анархисты-инсуррекционисты, теперь таких немного.

– Эйн-Сорек-сионисты, – шепотом повторила госпожа Брандт на иврите. – Звучит очень по-домашнему.

– Андре приехал сюда из России весной 1919-го, – продолжал журналист. – Вы снимаете? Он делал там революцию, сражался вместе с русским камрадом по имени Нестор Макно, но что-то у них пошло наперекосяк, не срослось, и Андре вернулся в Лигурию. Лигурия всегда была центром инсуррекционизма, особенно Савона и Ла-Специя. Вы, конечно, слышали о знаменитой газете «Иль Либертарио»?

– Естественно! – отозвалась госпожа Брандт. – Дальше, Паоло, дальше…

Камрад Лафронте качнулся взад и вперед в знак согласия.

– На следующий год борьба с фашистами достигла апогея. Стало ясно: или мы, или они! Революция назревала, и тогда Андре предложил захватить арсенал.

– Арсенал?

– Арсенал! – восторженно повторил Паоло. – В порту Ла-Специи базировался военно-морской флот Италии, а при нем – огромный арсенал, набитый оружием. Андре Клещев научился приемам партизанской войны от камрада Макно. Он и составил план нападения. Умберто не сомневался, что одна весть о захвате оружия поднимет на ноги всех рабочих Лигурии. Лигурия, камрады, всегда была самой свободной из всех областей Италии. Генуэзская республика, владычица морей! И пусть республика – тот же фашизм, но все же он мягче, чем фашизм королей и диктаторов. Андре и Умберто собрали отряд в дюжину храбрецов…

– Дюжина храбрецов? – недоверчиво переспросил доктор Островски. – Двенадцать человек решились атаковать арсенал военно-морского флота Италии?

– Именно так! – подхватил Паоло. – Ночью они обезоружили часовых и захватили здание, не пролив ни единой капли крови! Ни единой! А утром, в полном соответствии с планом, газета «Иль Либертарио» напечатала призыв к рабочим и докерам немедленно явиться к арсеналу за оружием. И что вы думаете? Никто не пришел! Никто! Такой позор! Позор!

Он скатил круглую голову на круглую грудь и замер в горьком молчании.

– Но почему? – сочувственно поинтересовалась Нина, адресуясь к экранчику видеокамеры.

Камрад Паоло Лафронте развел руками, словно принося извинения за неразумное человечество.

– Почему? Потому, что во всей Лигурии набралась в тот год лишь дюжина истинно свободных людей, – печально проговорил он. – Потому, что героическая красота свободного индивидуального «Я» чужда не только буржуазной морали, но и тупому пролетарскому эгоизму. Потому, что фашисты и их простые, как сапог, лозунги были им тогда ближе, чем идеи Макса Штирнера, Ренцо Новаторе и Умберто Марзоччи. Потому, что эти сраные рабы хотели фашистов и в итоге получили фашистов…

– А что с арсеналом?

– А что с арсеналом… – журналист пожал плечами. – Не дождавшись никого, Андре, Умберто и их товарищи покинули здание, унося на себе все, что смогли унести. Два пулемета, винтовки, гранаты, патроны… Но желанной революции не произошло. Это стало для них сильнейшим разочарованием. Андре винил во всем евреев.