Запретное видео доктора Сеймура - Тим Лотт

Показалась ли она вам человеком… ну, скажем так, безумным, чтобы не вдаваться в медицинские тонкости?

Я против слова «безумный».

Психически неуравновешенным. Не совсем нормальным.

На самом деле — нет. Она не показалась мне человеком совсем уж из ряда вон. Она мне нравилась. Она очень старалась быть со мной откровенной, но было очевидно, что у нее в жизни серьезные проблемы.

Как проявлялись эти проблемы?

У нее было несколько привычек, которые можно счесть навязчивыми. Как я уже сказала, она была чрезвычайно озабочена чистотой. Грязь или беспорядок не просто раздражали ее, а приводили в бешенство. Она чистила зубы раз пять в день. И, что оригинальней, она была навязчиво увлечена процессом видеозаписи. Она сказала мне — и это весьма интересно, — что ее очень беспокоит постоянное исчезновение времени.

Времени?

Да. Она говорила, что мгновения постоянно теряются и тут же умирают. Ей хотелось ухватить их и сохранить. Конечно, на самом деле сохранить она хотела саму себя, свое чувство реальности или самоощущение, и все это было очень хрупко. Мне кажется, ее преследовал страх исчезновения, бесконечный ужас перед эфемерностью всего. Нечто подобное в той или иной форме испытывают многие, но ее страх был особенно острым. У нее везде были часы, и всегда точные. Она всей душой ненавидела опаздывать.

Что еще?

Она была фанатиком чистоты — любая грязь вызывала у нее отвращение. Кроме того, обычно она была — что не характерно для психопатического поведения — крайне сдержанна. Казалось, что организованность и эффективность заменяют ей саму жизнь, которая по-своему превратно обошла ее. Она хотела многого достигнуть, быть все время в движении, но от этого она была еще несчастнее. Ее стремление к эмоциональной близости всегда разбивалось о ее же навязчивые идеи. В итоге ее эмоциональные реакции были, как правило, очень поверхностны. Нет, психопаткой она не была, скорее это начальная стадия нарциссизма.

Что-нибудь еще?

Что еще… Она была суеверной — читала астрологические прогнозы, верила в судьбу и тому подобное. Полагала, что все между собой как-то связано. Ах да, еще она была патологической патриоткой. Верила, что Америка — величайшая страна на земле.

Если это определение психопатии, то она встречается значительно чаще, нежели я предполагал.

[Мисс Шиллинг не рассмеялась, наоборот, взглянула на меня сурово и с укоризной.]

Разговор у нас идет об ужасной трагедии. Я полагаю, теперь не время для веселья.

Простите. Рассказывала ли она о докторе Сеймуре?

Да, рассказывала. Но нам придется оставить это до следующего раза. Простите, что обрываю вас на полуслове. У меня сейчас пациент.

Спасибо, что поговорили со мной.

Пожалуйста.

[Примечание автора: Доктор Сеймур стал вести видеодневник в тот же вечер, когда вернулся домой с дополнительным оборудованием. Записей в нем немного — всего минут на тридцать. Возможно, записывать «исповеди» доктор Сеймур решил, чтобы облегчить вину за свои недопустимые действия. В конце концов, в прошлом он был католиком. Саманта Сеймур говорила, что раньше он периодически вел обычный дневник. Тут он просто решил поэкспериментировать с новыми технологиями. Возможно, еще одна камера, которую он собирался установить, натолкнула его на эту мысль.

Поскольку запись происходила ночью в его чердачной комнате, освещение неважное. Он выглядит уставшим, но в то же время полным энергии, «вставленным». Это, опять же, могло быть следствием стимуляторов, которые он продолжал себе выписывать. На нем синий хлопковый халат, он говорит приглушенным голосом — возможно, потому, что под ним находится их с женой спальня и он боится, что его услышат.]

Красный огонек зажегся, значит, наверное, работает. Немножко по-дурацки себя чувствую. Ну вот. Итак. Запись в видеодневнике, суббота — нет, воскресенье, шестое мая. Боже, все мысли из головы повыскочили. Хм. Какая первая мысль приходит мне в голову?

Я не знаю, откуда это. Это воспоминание. И мне кажется, что такого воспоминания у меня раньше не было. Это свежее воспоминание. Большая редкость. Довольно долго мои воспоминания были похожи на вторсырье, ограниченный набор готовых записей, которые все проигрывались и проигрывались. Ведь воспоминания, в конечном счете, и есть записи. Если это воспоминание действительно новое — а я мог забыть о нем, так что уверенности нет, — это тоже запись. А поскольку сейчас я вспоминаю свежее воспоминание, получается, что это запись записи. Которую я записываю на пленку. Бесконечно удаляющиеся картинки. Зеркала друг против друга.

А если подумать, все ведь таится в прошлом.

Все равно, все равно. Воспоминание. Воспоминание о воспоминании. Мы все в машине. В том старом синем «вольво», что был у нас в девяностые. Едем отдохнуть по какой-то горящей путевке. Я даже не вспомню, куда мы ехали. Но помню, как мы собачились. Это я очень хорошо помню. Мы с Самантой спорили, куда ехать, дети то дрались, то ныли, что им скучно. Деревья смыкались над нами зеленой аркой, сквозь ветви рябило солнце. Было очень красиво, но мы не могли увидеть этой красоты, потому что оказались заперты в своей коробочке, полной борьбы, любви и тревоги. Мы были ограничены семейным образом чувств. Со всеми его острыми зазубринами.

Тут машина начала вихлять и вибрировать. Пререкания моментально прекратились. В воздухе паника. Я постарался сохранить самообладание. Мы докатились до придорожной стоянки. Спустило шину. Слава богу, не на трассе. На этой сельской дороге никого не было. Нам ничто не угрожало.

В большинстве случаев это лишь подлило бы масла в огонь. Стресс на стрессе и стрессом погоняет. Дети буйствуют, Саманта в унынии, я в ярости от неоправданной немилости богов. Но в этот раз я чувствовал себя абсолютно спокойно. Мы все вышли, недалеко от стоянки зеленела чистая лужайка и несколько деревьев на ней. Дети побежали и стали там играть. Солнце заливало все золотом. Саманта помогла мне поменять колесо. Кроме нас, не было ни одной машины. Мы все извозились — я под машиной, Сэм крутила домкрат, голоса играющих детей, шатер из сомкнувшихся ветвей. Мы починили все в два счета. Когда мы укладывали в багажник домкрат и спустившее колесо, Саманта поцеловала меня, погладила по руке. Удивительно, я помню все до этой мельчайшей подробности.

Что-то было в этом месте, где мы сломались. Оно было… медоносным. Как будто кто-то разлил по воздуху сладость. Сэм принесла сэндвичи и сок, и мы вместе уселись на лужайке. Прибежали дети. Они собирали цветы. Не знаю, как они называются, такие… очень синие — и подарили Сэм. Детям было тогда где-то четыре и пять.

Мы все вместе уселись на лужайке и стали есть сэндвичи. Руки у меня были в масле, я перепачкал детей, всю еду. Обычно вся эта грязь была бы для меня проклятием, но тогда она была на лицах и одежде, а мы только смеялись. Смеялись и смеялись. Сэндвичи в траве на обочине. Не слишком-то богатое воспоминание. Но в том леске что-то было. Может, было само по себе, а может, мы сами это наколдовали. А теперь это кажется таким секундным… раем. Ничего нет, кроме «сейчас». Только невинность и опыт, рука об руку. Подошла Виктория и уселась ко мне на колени, я дал ей попить. Вот и все. Такое вот воспоминание.