Кровь и символы. История человеческих жертвоприношений - Олег Ивик

древней кровавой традиции, отмененной то ли царем Нумой, то ли полумифическим Геркулесом. Манию связывали с обожествленными душами усопших предков – манами, она была матерью домашних богов-покровителей ларов (которых иногда отождествляли с манами), ведала благополучием в доме, и ей надлежало приносить жертву за каждого здравствующего члена семьи. Но, несмотря на свое материнство и склонность к семейным и домашним добродетелям, Мания была одной из самых кровожадных богинь древней Италии: за благополучие каждого члена семьи она требовала себе в жертву голову одного ребенка. Этот обычай, который римляне также возводили к древнему оракулу, был отменен в незапамятные времена, и детей заменили шерстяными куклами. Но в VI веке до н. э. его восстановил царь Тарквиний Гордый. Впрочем, Тарквиний не пользовался популярностью у римлян. Власть он захватил ценой убийства своего тестя; его правление отличалось деспотичностью и жестокостью – он залил кровью не только алтари, но и весь Рим. После того как сын Тарквиния прославился скандальным насилием над Лукрецией, царь был изгнан из Рима. В результате последовавшей гражданской войны римляне возымели стойкое отвращение к царской власти, установили республиканское правление и избрали первым консулом Луция Юния Брута, главного борца против ненавистных Тарквиниев.

Став консулом, Брут отменил человеческие жертвоприношения Мании. Макробий пишет: «Он приказал умилостивлять [ее] головками чеснока и мака, чтобы [это] в известной степени совершалось согласно изречению Аполлона, упоминавшему о головах, устранив, стало быть, злодейство приносящего несчастье жертвоприношения. И было решено, чтобы опасность, если бы та грозила семьям, устраняли изображения Мании, подвешенные перед дверьми [у] каждого в отдельности [дома]…»{125}

Поскольку, кроме ларов отдельных семей, были и лары, покровительствующие соседским обществам и добрососедским отношениям вообще, римляне стали сооружать для них святилища не только дома, но и на перекрестках. Каждое из них имело столько отверстий, сколько примыкало к этому перекрестку усадеб. Главы семейств развешивали в святилище кукол по числу своих близких. Рабов тоже не забывали, но они персональных кукол не удостаивались: за каждого раба вешался шерстяной шарик.

Еще одна религиозная традиция римлян, уходящая в глубь веков, прямо говорит о когда-то приносившихся человеческих жертвах. В ночь на майские иды (с 14 на 15 мая) главные жрецы города сбрасывали с моста в Тибр соломенных кукол со связанными руками и ногами. На ритуале присутствовали весталки и первые лица Рима. Кукол, приносимых в жертву, было немало: в I веке до н. э. писатель-энциклопедист Марк Теренций Варрон называет число 27; Дионисий Галикарнасский, примерно тогда же написавший «Римские древности», – 30. Видимо, в далеком прошлом в эту ночь римляне или их предшественники приносили массовые человеческие жертвы. Но к тому времени, когда этот обычай был описан, никто уже не помнил об истинной сути обряда.

На рубеже эр Овидий написал книгу «Фасты» – своего рода календарь в стихах, в котором он рассказал о множестве римских праздников. О ночи кануна майских ид он сообщает:

В эти же иды еще с дубового моста весталки

Чучела старых мужей в воду бросают реки{126}.

Овидий приводит разные версии возникновения этой традиции. По одной, она была посвящена «старцу, несущему серп», т. е. Сатурну. Как и многие другие человекоубийственные обряды, этот, по версии Овидия, обязан своим возникновением греческим переселенцам. Мы уже говорили о том, как жители греческого острова Левкада сбрасывали со скалы преступника, чтобы тот искупил своей смертью все грехи островитян. В историческое время гуманные левкадцы обвешивали беднягу перьями и страховали его в воде, но в давние времена ритуал был, по-видимому, гораздо более жестоким. Именно его вспоминает Овидий, рассказывая об утоплении чучел. Поэт, как и многие другие авторы, считает, что конец жестокому обряду положил Геркулес:

Вплоть до того как пришел к нам тиринфский герой[161],

ежегодно

Здесь этот мрачный завет, как на Левкаде, блюли.

Первый он вместо людей утопил соломенных чучел, –

И, по приказу его, так поступают досель.

О том, что заменить людей соломенными чучелами велел Геркулес, пишет и Дионисий Галикарнасский. Но существует немало других версий возникновения этого обряда. Овидий упоминает о том, что в древности

…юнцы стариков низвергали с помостов,

Чтобы на выборах шли только свои голоса…

Впрочем, эту теорию можно оставить на совести Овидия, но не римских юнцов. В IV веке до н. э. римляне действительно приняли закон, запретивший гражданам старше 60 лет участвовать в выборах, но никаких сведений о том, что стариков при этом сбрасывали в реку, не сохранилось, и эта версия представляется весьма маловероятной. Сам Овидий, высказав точку зрения о проводившейся когда-то массовой казни стариков, опровергает ее в следующих строках:

Ибо нельзя же поверить, что предки настолько жестоки,

Чтоб поголовно казнить всех, кому за шестьдесят.

Правда, римский грамматик и историк Марк Веррий Флакк[162] писал, что, когда галлы в том же IV веке до н. э. осадили Рим и в городе началась нехватка продовольствия, стариков могли убивать, чтобы уменьшить количество ртов. Тит Ливий сообщает, что во время осады Рима галлами римские старцы, не способные держать оружие, решили, что «не должны обременять собою воюющих, которые и так будут во всем терпеть нужду». Они отказались укрыться в Капитолии, остались в своих домах, облачившись в лучшие одежды, и встретили ворвавшихся в город врагов с «величественной строгостью». Все они были перебиты галлами. Ливий пишет: «Некоторые передают, будто они решили принести себя в жертву за отечество и римских квиритов[163] и будто сам великий понтифик Марк Фабий произнес над ними посвятительное заклинание»{127}.

Еще одна версия возникновения обряда утопления чучел, которую приводит Овидий, говорит о том, что некогда один из греческих переселенцев, сохранивший «привязанность к милой отчизне», завещал после смерти опустить его тело в воды Тибра, дабы они перенесли его прах к родным берегам. Наследник не исполнил завещания и похоронил умершего в земле, как было положено по традиции. А вместо него в воду была опущена тростниковая кукла, «чтобы до Греции вдаль морем она доплыла». В такой трактовке обычай утопления кукол избавляется от своей жестокой предыстории. Но это единственная гуманная версия. Плутарх в своих «Римских вопросах» высказывает предположение о том, что обычай этот восходит к тем временам, когда «в древности варвары, населявшие эти места, расправлялись так с пленными эллинами»{128}. Он же допускает, что предводитель переселившихся в эти места аркадцев Эвандр мог поступать так со своими врагами – жившими здесь же выходцами из Арголиды[164].

Таким образом, можно видеть, что римляне заменили календарные и праздничные человеческие жертвоприношения богам на жертвоприношения символические. Тем не менее в исключительных случаях, прежде всего когда родине грозила опасность, квириты не останавливались перед ритуальными убийствами. Хотя провести грань между ритуалом и убийством, вызванным другими причинами, не всегда возможно.

Так, когда состоялся знаменитый поединок между братьями Горациями и братьями Куриациями, который должен был решить судьбу противостояния Рима и Альба-Лонги[165], Публий Гораций, победивший после гибели своих братьев всех троих Куриациев, по сообщению Тита Ливия, воскликнул: «Двоих я принес в жертву теням моих братьев, третьего отдам на жертвенник того дела, ради которого идет эта война, чтобы римлянин властвовал над альбанцем»{129}.

Одними из немногих достоверных случаев недвусмысленных человеческих жертвоприношений были ритуальные погребения живых людей на Бычьем рынке. Сохранились описания одного такого жертвоприношения, совершенного во время Второй Пунической войны, в 217 году до н. э. Когда римская армия терпела от карфагенян поражение за поражением и Ганнибал стоял уже почти под стенами Вечного города, римляне были напуганы несколькими страшными предзнаменованиями. Плутарх пишет:

«…девушка по имени Гельвия ехала как-то верхом и была убита молнией. Лошадь нашли без сбруи, а у девушки как бы нарочно была задрана туника, разбросаны вокруг сандалии, колечки, покрывало и язык высовывался изо рта. Гадатели сказали, что это знамение страшного позора весталок, о котором все будут говорить, и что в этом дерзком преступлении замешан кто-то из всадников. И вот раб всадника