Спаситель и сын. Сезон 2 - Мари-Од Мюрай

— А почему ваш шурин так настроен против вас? Вы мне этого не объяснили.

— Это давняя история.

— У нас есть время.

Действительно, это была давняя история, и началась она на Антилах, когда Мадлон было десять лет. Среди ее многочисленных братьев и сестер была единоутробная старшая сестра по имени Розмари. Розмари вышла замуж за месье Лемпрерёра, и у нее родились два мальчика. А потом родилась еще девочка.

— Я пошла в больницу Фор-де-Франса, чтобы посмотреть на малютку моей сестры. У меня была температура. Но я никому не сказала. Когда я увидела такую миленькую крошку в колыбели, я взяла ее на руки, а потом выяснилось, что у меня гнойная ангина. Иисус, Мария, Иосиф! Девочка заразилась и умерла.

Спаситель сочувственно вздохнул.

— Девочка умерла, — повторила Мадлон, закатывая глаза. — По моей вине, потому что я взяла ее на руки.

— Вам было десять лет, Мадлон, и ребенок мог умереть совсем по другой причине. Ангина лечится, есть антибиотики.

Но мадам Бравон была убеждена в том, что виновата именно она, возможно потому, что ее упрекали родители девочки. Мадлон выросла, уехала, устроилась на работу в метрополии; казалось, все было позабыто. Но три года тому назад Лемпрерёры переехали в Орлеан, чтобы жить поближе к старшему сыну.

— Когда я случайно увидела сестру на улице, у меня задрожали ноги и закружилась голова.

— Они вам ничего не сказали?

— Я даже не знала, что их старший сын живет в Орлеане.

Розмари пригласила Мадлон на чай, она как будто бы ей все простила. Но, вернувшись от Лемпрерёров, — а она повидалась и со своим шурином, — она заметила, что у нее из сумки исчезла помада. А потом она начала болеть.

— Ты все понял?

— Что именно?

— Ты же знаешь, как это делается.

Спаситель действительно знал. В Фор-де-Франсе, где он работал добрый десяток лет, он лечил пациентов, уверенных, что на них навели порчу. Мадлон считала шурина злоумышленником, который воспользовался ее личной вещью, губной помадой, и навел на нее порчу. Она была убеждена, что он ее ненавидит, потому что хотел не сыновей, а дочку и лишился ее по вине Мадлон. Дело было в чувстве вины десятилетней девочки, которое вновь всплыло на поверхность, оно было всему причиной и обернулось воображаемой порчей, а целителю-ясновидящему было выгодно версию с порчей поддерживать. А микробофобия? Вполне возможно, и ее причина коренится в давней трагедии, — ведь Мадлон была уверена, что передала ребенку смертельный вирус прикосновением.

— Вы мне сказали, Мадлон, что стали очень чувствительны к чистоте года два или три назад. Это началось до того, как вы встретились с сестрой, или после?

— Может, незадолго до встречи, а может, вскоре после, — рассеянно ответила она.

— Нет-нет, давайте вспомним — до или после! — настаивал Спаситель. — Подумайте, когда вы надели перчатки — до или после?

— После.

Да, все так и было, как он себе представил. Но найти причину расстройства еще не значит вылечить его.

— Упражняйтесь каждый день, Мадлон, и вы увидите, ваш страх перед инфекцией сойдет на нет.

— Я улажу и другие свои дела, — сказала она многообещающе. — Я разделяю, разделяю проблемы!

После ухода пациентки Спаситель подумал об Элле, которая должна была прийти к нему во второй половине дня. Может быть, стоит навести порчу на злых девчонок? Элла принесет от них какую-нибудь вещицу — ластик или колпачок от фломастера… Так-так-так. Спаситель сам себя одернул, почувствовав, что увлекся.

— Элла?

Он решил больше не называть ее Эллиотом. Он не вправе увеличивать ее трудности с самоопределением. Она прошла мимо него с сумкой на плече. Да, той самой синей сумкой. Они с мамой отчистили ее сильным пятновыводителем.

— Как дела?

— Неплохо. Получила шестнадцать баллов за контрольную по математике. Папа страшно обрадовался. «Вот видишь, ты же можешь! Можешь даже лучше, чем твоя сестра!» Жад позеленела.

— Ей так и положено[50].

Они оба улыбнулись, радуясь маленькой победе, одержанной над сестрой, которая всегда была недосягаемым примером.

— Мама собирается отвести меня к врачу.

— Терапевту? Что-то не так? Давление?

— Нет. У меня прекратились…

Она не сказала что, но Спаситель понял: прекратились месячные. Он присмотрелся к ней. Нет, об истощении не могло быть и речи. Но человеческая психика такая могущественная вещь, что Элла могла сама заблокировать свой менструальный цикл.

— Но я вам говорила, что я не хочу…

— Договаривай до конца, Элла.

— Почему вы не называете меня Эллиотом?

— Потому что есть вещи, над которыми я не властен.

— Например?

— Изменить твой пол.

Значит, их договор расторгнут. Значит, она ничего больше ему не скажет.

— Эллиот Кюипенс — это твой литературный псевдоним, — продолжал Спаситель. — Когда тебя будут печатать, я буду гордиться, что был знаком с тобой, когда ты только еще начинала писать.

В ответ он получил вежливую отстраненную улыбку. Он попробовал зайти с другой стороны:

— Что слышно о девчонках из параллельного класса?

Элла нетерпеливо мотнула головой, она не хотела с ним разговаривать.

— Ты обижена на меня?

Тишина. Минуту. Две.

— Я обижена с тех пор, как родилась, — сказала она наконец. — Я хотела родиться мальчиком.

— Произошла ошибка при доставке.

— Не смешно.

— Нет, не смешно. Но чувство юмора никому еще не мешало.

Элла носком ноги пинала свою синюю сумку, символ ее мужского Я.

— Постарайся понять мою позицию, Элла. Меня больше устраивает слушать, как ты изливаешь свою обиду на то, что родилась девочкой, чем делать вид, что я верю, будто ты мальчик. Ведь цель терапии — добраться до истины. Ты со мной согласна?

Элле нравилось, когда с ней говорили, как со взрослой.

— Истина состоит в том, что я НЕ ХОЧУ быть девочкой и НЕ МОГУ быть мальчиком.

— Ни той, ни этим… А что, если одновременно и тем и другим? То есть ты ни то и ни другое. Или, наоборот, и то и другое?

Вопрос повис в воздухе.

— В любом случае, меня достает один парень. Джимми, — все-таки заговорила Элла.

— Джимми?

— Вы не помните?

— Как же! Брекеты. Call of Duty. И как же он тебя достает?