Обман Зельба - Бернхард Шлинк

До Локарно мы добирались два дня. Мы петляли, как зайцы, по горным дорогам Вогезов и Юры, переехали с французской стороны на швейцарскую, переночевали в Муртене; по дороге нам попадались такие перевалы, о которых я до того даже не слышал: Глаубенбюленпас, Брюнигпас, Нуфуненпас. В горах уже так потеплело, что мы в обед расстилали на траве одеяло и устраивали пикник.

По дороге Лео говорила обо всем на свете — об учебе, о переводе, о политике, о детях, с которыми возилась в Аморбахе. Ей нравилось упираться ногами в ящик для перчаток, а иногда она даже вывешивала правую ногу за окно. Диапазон музыки, которую она слушала по моему приемнику, был довольно широк — от классики до американских шлягеров, а в Швейцарии он дополнился еще и радиопередачами для работников сельского хозяйства. С девяти до десяти утра читали главы из «Ули-батрака» Готхельфа[25]на местном наречии. Тут мир еще сохранял равновесие, в американских шлягерах он вставал на голову. Мужчины слегка гнусавили, у женщин в голосе слышался металл. Лео насвистывала мелодии вслед за исполнителями. Она с живым интересом рассматривала сельские пейзажи и города, которые мы проезжали. И в первый, и во второй день она после обеда засыпала на сиденье. Молчание, которое время от времени надолго воцарялось в машине, нас совсем не угнетало. Я думал о своем. Иногда что-нибудь спрашивал у Лео.

— А когда ты была в больнице, тебе удалось что-нибудь узнать о том, что произошло в ту ночь и что стало с твоими товарищами?

В порыве солидарности, вызванном общим похмельем, мы в первый день перешли на ты.

— Я много раз пыталась. Ты не представляешь себе, как мне хотелось услышать, что все оказалось ложной тревогой. Но мне никак не удавалось дозвониться до Гизелера и Бертрама, когда бы я ни пробовала, а звонить их друзьям я не решалась.

Я напомнил ей, что по телевидению сообщалось о двух погибших.

— К тому же ищут только вас троих, хотя в акции участвовало пять человек.

— Нас троих? На одной фотографии — я, а вот кто эти двое? — Она раскрыла «Нижнемайнский вестник». — Посмотри повнимательнее вот на эту фотографию! — Она показала на одного из мужчин.

Я съехал на обочину и остановился.

— Он мне напоминает Хельмута. Это не он, но чем-то он мне его напоминает. Ты что-нибудь понимаешь?

Она была права. Было между ними какое-то отдаленное сходство. Или, может, это иллюзия — может, если долго смотреть на фотографию, то любое лицо покажется знакомым? Я вдруг и на второй фотографии заметил какие-то знакомые черты.

Где-то в горах Юры она спросила меня, не может ли быть так, что Вендт погиб в результате какого-нибудь несчастного случая.

— Ты боишься, что его и в самом деле мог убить Хельмут?

— Мне трудно представить себе, что кто-то мог убить Рольфа. Враги? Как это говорится в таких случаях… Я могу поклясться, что у Рольфа не было врагов. Он был слишком осторожным человеком, чтобы конфликтовать с кем бы то ни было. Он был настолько умен, что ему всегда удавалось как-нибудь отвлечь оппонента и избежать острой ситуации. Я пару раз наблюдала это, и в обычной жизни, и в больнице. Значит, ты считаешь, что это не мог быть несчастный случай?

Я покачал головой.

— Его застрелили. Ты не знаешь, откуда Хельмут и Рольф знали друг друга?

— Я была с ними только один раз в «Винном погребе», и там они просто поздоровались друг с другом. Я их не расспрашивала друг о друге. В больнице я рассказала Рольфу о Хельмуте. Рольф был моим лечащим врачом и делал все как положено, вел себя как лечащий врач. То есть не совсем, конечно, но если бы он вел себя иначе, меня бы быстро раскусили.

— Эберляйн говорил о… как же он сказал?.. О «депрессивном налете»… И о том, что внутри ты — «жизнерадостная натура».

— Конечно, я «жизнерадостная натура», и внутри, и снаружи. Когда мне бывает страшно, я заключаю перемирие со своим страхом и живу с ним какое-то время, но раздавить меня я ему уже не позволю.

— Страх перед чем?

— Тебе это, наверное, незнакомо? Не перед чем — просто страх, как, например, жар, или озноб, или тошнота… — Она посмотрела на меня. — Нет, тебе это незнакомо. Мне кажется, Рольф тоже знал этот страх, и не только по своим пациентам и из книг. Он мне очень помог.

— Он был в тебя влюблен?

Она сняла ноги с Торпедо и села прямо.

— Не знаю…

Я не верю женщинам, когда они говорят, что не знают, нравятся ли они мужчине. Хотя Лео сидела рядом со мной в джинсах и мужской клетчатой рубахе, но ее голос, ее аромат… даже в ее нервных движениях, которыми она делала свои самокрутки, я чувствовал женщину. И чтобы она не знала, был ли Вендт в нее влюблен?

Она почувствовала, что я ей не верю.

— Ну хорошо, он был в меня влюблен. Я не хотела себе в этом признаваться, меня мучили угрызения совести. Он так много для меня сделал, ничего за это не получил, да и не ожидал ничего получить, но, конечно, надеялся, что я в него тоже влюблюсь.

— А Хельмут?

Она вопросительно посмотрела на меня.

— Он в тебя влюблен? Поэтому ему нужно знать, где ты? Десять тысяч марок — это куча денег.

— Ах… — она покраснела и отвернулась к окну, — это же вполне понятно — когда у тебя была команда, ты ее вел к определенной цели, а потом всех растерял…

Вечером мы сидели в Муртене над озером. С террасы отеля «Корона» видны были запоздавшие парусные лодки. К вечеру ветер стих, и они медленно, как бы с трудом возвращались в гавань. Последний пароход из Нойенбурга гордо прошел мимо них, словно демонстрируя превосходство техники над природой. На другом берегу за горами садилось солнце.

— Я схожу за пуловером. — Лео ушла в номер и долго не возвращалась.

Официант принес мне уже второй аперитив. Снизу, от озера, поднялась тишина и поглотила приглушенный говор за моей спиной. Я обернулся — Лео в этот момент вышла через стеклянную дверь на террасу. Она надела не пуловер. На ней было короткое, чуть выше колен, облегающее черное платье с длинными рукавами и без декольте и черные туфельки на высоком каблуке. Чулки, палантин и заколка в свободно уложенных высоко на макушке волосах были красными. Она не торопилась. Обходя столики, она изящно изгибалась, а протискиваясь между стульями, высоко поднимала плечи, и тогда казалось, что ее груди становилось вдруг тесно в узком платье. На свободном пространстве она шагала, плавно покачивая бедрами, с высоко поднятой головой. Я встал, придвинул ей стул, и она села. Гости на террасе смотрели ей вслед не только из-за ее походки: вырез платья на спине кончался на уровне бедер.

— Да ты просто красавица!

Мы сидели друг против друга, ее глаза, радужная оболочка которых в зависимости от цвета неба была то синей, то серой, то зеленой, загадочно поблескивали. В ее улыбке читалось удовольствие от этой игры — чуть-чуть кокетства, чуть-чуть самодовольства, чуть-чуть самоиронии. В ответ на мой комплимент она покачала головой, словно желая сказать: да, только никому не говори об этом.