Санный след - Ирина Глебова

Ну, а если… если другое — ее подозрения верны? Тогда они все, и в первую очередь та же Леночка в жуткой опасности! Каждый день! Имеет ли она право это допускать? Упрямое осознание своей правоты продолжает молоточками стучать в виски: да, да, в той харьковской истории много странного, неслучайного. Да, да, именно после услышанного в Малом Театре она стала доверять Уманцеву, ушла с его дороги…

Скоро, может, даже с минуты на минуту, сюда зайдет Леночка — она сама ее звала. Нужно успокоиться, взять себя в руки. Но главное — что-то решить! Решить, как ей действовать.

Последние три дня она старалась постоянно находиться вблизи племянницы. Она продолжит это делать, и даже постарается не оставлять Леночку наедине с Уманцевым. Дома это получится, ну а если Петр куда-нибудь пригласит свою невесту? Имеет право! Они и раньше вместе уходили гулять, кататься… Даже если Ксения станет навязывать им свое общество, долго ли ей будет это удаваться? Да она и работает… Видно, нужно поскорее предпринять что-то по-настоящему решительное!

И Ксения поняла: ей придется спровоцировать Уманцева, сделать так, чтобы он ее испугался… Как? Она еще не знает. Но придумает. И дай Бог, чтобы ее догадки оказались неверны, чтобы Петр повел себя, как обычный человек. Дай Бог! Ради Леночки, ради него самого. Ради нее, Ксении…

Специалисты столичного департамента, как и обещали, очень быстро проверили все данные по «Серкову». Впрочем, Петрусенко прекрасно знал, что работает не один, что дело саратовского убийцы взято на контроль в самых верхах, и любая помощь, которая ему, следователю, понадобиться, будет получена незамедлительно.

Конечно же, «Серков» оказался матерым уголовником. Викентий Павлович нисколько не сомневался в этом. А бертильонаж позволил разоблачить его. У Демьяна Фрусова, имеющего тюремную кличку «Лыч», были за плечами грабеж, бандитизм, убийство, а затем — тюрьма и каторга. И два побега. Последний он совершил с каторги полтора года назад, и все еще находился в розыске. Теперь вот обнаружился.

— Викентий Павлович, дорогой вы наш! Ведь нашли мы изверга! — восклицал полицмейстер Вахрушев, когда они нетерпеливо читали только что полученные бумаги. — Похоже, он и есть убийца?

— Нет, Устин Петрович, нет! — Петрусенко тоже был возбужден и не скрывал этого. — Не он главный, вовсе не он! Хотя вы тоже правы. Этот Фрусов, может быть, даже убивает жертвы. Но заманивает, гипнотизирует женщин так, что они сами идут к нему, — нет, не этот урод. Не зря же такая кличка — «Лыч», то есть «морда»!

— Но если взять Фрусова, прижать… Нет, — Вахрушев сам разочарованно покачал головой. — Нельзя так! Но как же оставлять такого зверя на воле?

— За ним уже есть слежка, вы же знаете, — сказал Одиноков. — А теперь глаз не спустим. Он нас сам выведет на сообщника.

Петрусенко незаметно для других на мгновение прикрыл глаза, сдерживая дыхание. «Может быть, и выведет, — подумал он. — А вдруг это будет не скоро? А вдруг упустим в решающий миг? Или бандит заподозрит что-то и скроется…» Много могло произойти разных «или». Нет, Викентий Павлович был уверен: нужно самим искать, нужно и можно найти второго. Он — главный, он — организатор, без него и Фрусов бы, может, один не стал убивать… Недаром ему прислали, как он просил, много разных документов о Фрусове, местах его заключения, о людях, окружавших его там, о различных друзьях-подельщиках, о родственниках… Где-то там, в бумагах, возможно, есть ответ. Возможно…

До поздней ночи Петрусенко и Одиноков изучали документы, связанные с «Лычом». Они тасовали бумаги, как карты в колоде, раскладывали их на стопки, вычленяя тех людей, упоминания о которых попадались не один раз. Тех, кто был склонен к особой жестокости. Тех, кто раньше бывал в деле с «Лычом», кто хоть как-то зависел от него… С городом Саратовом бандита связывало одно давнее ограбление, потому следователи особо выделили тех людей, кто принимал в той акции участие.

У изразцовой печи в комнате Кирилла Степановича было тепло и уютно. Но тревожно-лихорадочное состояние поиска не давало возможности насладиться тишиной и покоем, да еще в окна горстями сыпало снегом — мела метель.

Около четырех часов утра Викентий Павлович сказал:

— Все, больше не могу, глаза слипаются. Надо немного отдохнуть, потом продолжим. Оставим все как есть.

Он напоследок бегло просмотрел разложенные стопки бумаг, потянулся за отдельно лежащим листочком. Некоторое время назад он просмотрел список людей, отбывавших каторгу вместе с «Лычом» и освободившихся не менее полутора лет назад, и, сам еще того не понимая почему, отложил листок в сторону. Теперь же, перебарывая сонливость, вновь просмотрел его.

Перечислены были шесть фамилий, клички этих людей, короткие биографические данные, особенности характеров, отношения конкретно с Фрусовым. Как и первый раз, взгляд Петрусенко остановился на данных одного из тех, кто характеризовался как близкий приятель «Лыча». Звали этого заключенного Илья Круминьш, он был осужден еще совсем молодым человеком за крупные денежные махинации. Отсидел три года, освободился два года назад. Кличку имел «Гусар», из чего Петрусенко сделал вывод, что сей молодчик не только с ценными бумагами, но и с картами умеет хорошо махинировать. Сейчас, перечитывая вновь все, написанное об этом «Гусаре», Петрусенко понял, почему споткнулся на нем. Два момента сконцентрировали его внимание. И те, кто охранял «Гусара», и те, кто делил с ним заключение, отмечали его артистизм, умение копировать других людей, разыгрывать, по необходимости, то благородную невинность, то полное ничтожество. А однажды он развлек и охранников, и каторжан изображением какой-то сцены из классической пьесы. Какой именно, в бумагах не называлось, но отмечалось, что это случилось во время вынужденного перерыва в работе. Очищался под застройку большой участок леса, когда хлынул ливень, гроза — все спрятались под навесом, и «Гусар» что-то изобразил…

Второе, на что обратил Петрусенко внимание: промелькнуло название его родного города Харькова. Круминьш там постоянно не жил, но «гостил» подолгу, и именно в Харькове был арестован и осужден.

Что-то тревожило Викентия Павловича, перед глазами мелькали разноцветные осколки, как в мозаике, казалось, они вот-вот во что-то интересное сложатся… Но нет, это не осколки, а просто разноцветные круги от сильной усталости. Спать, спать…

А часа через два, когда в окна уже брезжил слабым отблеском рассвет, он проснулся, как от толчка. Во сне мозаика сложилась и, на счастье, не рассыпалась от мгновенного просыпания. Викентий теперь знал то, что и должен был знать, имея на руках все пусть и обрывочные, но конкретные эпизоды и факты.

Главный подозреваемый — Тихон Серков, он же Демьян Фрусов, он же уголовник «Лыч». Есть много оснований предполагать, что именно он убил одну из жертв «маньяка» или присутствовал при убийстве. Но «маньяк» — не он. Тот иной: все время разный, но всегда привлекательный. «Ряженый» — то есть каждый раз играет другую роль. И играет хорошо. А у «Лыча» был по каторге дружок, отличавшийся любовью к театральной игре. И освободился этот «актер», то есть Круминьш, немногим ранее побега самого «Лыча». Круминьш же тесно связан с городом Харьковом, так тесно, что даже был там арестован. И именно в Харькове Петрусенко слышал странную историю о каком-то актере и «дамочке из Саратова». Дамочке необходимо было внушить доверие к актеру. Делалось это чисто мошенническим способом, с помощью криминальных лиц…