Хранящие тепло - Елена Лагутина

Саша не могла отнести себя к числу глубоко верующих людей. О Боге она вспоминала, как и большинство, только в самые тяжелый минуты жизни, когда помощи больше ждать было не от кого. Книга, лежащая сейчас на тумбочке, когда-то давно чуть ли не заменила им с Кристиной Библию, а слово «тимшел» было самой главной молитвой, спасительной палочкой-выручалочкой, безотказно действующей именно в те моменты, когда опускались руки. «Тимшел» значило — «ты можешь». Только почему-то с годами это забылось.

Она все-таки взяла книгу в руки. Взяла, зажмурила глаза и раскрыла на первой попавшейся странице, успев загадать, что если страница будет не та, она не станет искать нужное место, не будет больше требовать у мудрого китайца, чтобы он подарил ей надежду, успокоение и силы. Если страница будет не та, она просто отпустит его с миром, искренне и беззлобно позавидовав ему в том, что он открыл для себя единственную истину и смог обрести свободу духа. В конце концов, он пытался постигнуть великий смысл этого загадочного слова не один год, и у него были мудрые помощники…

Загадала — и тут же испугалась, осознав, насколько ничтожны ее шансы. Из шестисот с лишним страниц наугад, вслепую, открыть ту, единственную — наверное, это было практически не осуществимо.

«Адам все утро пробродил в задумчивости по дому, а в полдень вышел на огород к Ли», — с грустной улыбкой на лице прочитала Саша ничего не значащие, совсем не те слова. Хотя даже грустной эту улыбку было назвать нельзя, потому что глаза были грустными, а улыбки — того самого изгиба губ, который люди обычно принимают за улыбку, не всматриваясь в выражение глаз, этой улыбки как раз не было. Ощущение стянутой кожи стало привычным сигналом подстерегающей боли, заставляющим удерживаться от лишних движений. Изображать улыбку было ни к чему, а грусть в глазах скрыть было невозможно, несмотря на то, что она заранее знала, что загадала напрасно и надеяться было бы глупо. Хотя…

Саша вздохнула. К чему притворяться. Несмотря на прошедшие годы, она прекрасно помнила эти слова. Может быть, не дословно, но зрительная память с раннего детства у нее была развита потрясающе, она-то и позволяла ей, всем на удивление, запоминать стихи после первого же прочтения на долгие годы. Она помнила эти слова…

«Древнееврейское слово „тимшел“ — „можешь господствовать“ — дает человеку выбор. Быть может, это самое важное слово на свете. Оно говорит человеку, что путь открыт — решать предоставляется ему самому…» — почти без малейших усилий Саша практически слово в слово воскресила в памяти те самые слова. Что они — эти слова — значили для нее? Сейчас? Значили ли они, что и она может быть счастливой? Так же, как и каждый человек, может «господствовать» над судьбой, над своей бедой, над обстоятельствами? Что у нее есть такой шанс и нужно просто его использовать?

Но мог ли стареющий Стейнбек, взявший на себя ответственность трактовать речи Всевышнего, пусть с благой целью — мог ли он, написав эти слова, представить себе девушку с бинтами на лице? С бинтами, под которыми не осталось лица? И если бы он мог себе ее представить, решился ли бы подписаться под этими словами, над которыми раздумывал всю свою долгую жизнь и которые считал единственно справедливыми — той самой истиной, к познанию которой стремятся люди, обретая которую, обретают успокоение и веру? Смог бы произнести слово «тимшел» без дрожи в голосе, глядя прямо в глаза, окруженные со всех сторон бинтами?

Вряд ли. Вряд ли, черт возьми. Все это — не для нее и не про нее. Теперь уже с этим ничего не поделаешь. Не следовало Кристине приносить эту книгу в больницу. Не следовало…

Жгучая волна обиды внезапно поднялась откуда-то из глубины души. Впервые за прошедшие сутки Саша вдруг снова почувствовала, как глаза наполнились слезами. Бинт стал мокрым, а чувство обиды все росло, разрывая душу на части — почему? Почему это случилось именно с ней? Почему теперь эта жизнь, которую она так любила, частью которой ощущала себя всегда, почему теперь все это — не для нее? Почему мир так внезапно и так беспощадно захлопнул перед ней свои двери, и она уже никогда не сможет войти туда, где ей было так легко и привычно жить…

Повинуясь внезапному порыву, она схватила в руки книгу в темно-синем переплете и изо всех сил швырнула ее прочь. Она взвилась в воздух, сверкнув переплетом, на котором Саша успела прочитать: «том 5». На короткое мгновение страницы распахнулись, как будто смертельно раненая птица из последних сил попыталась расправить крылья, а потом книга упала.

Книга упала, и Саша зажмурила глаза. Еще вчера собственный поступок показался бы ей кощунственным, а сейчас она жалела только о том, что не обладает магической силой и не может пробить стену, заставить эту книгу исчезнуть, покинуть пределы ее нынешнего обитания и ее память…

«Почему я тебя не вижу, Саша?». Эти слова теперь не смолкали в ее сознании, как вчера не смолкал шум поезда. Она не могла поверить в то, что слышала их, она снова и снова думала и не могла найти объяснения, не могла ответить на этот странный вопрос. Вернее, у нее был ответ — один единственно возможный ответ, но этот ответ казался немыслимым. Она пыталась убедить себя в том, что не поняла смысл вопроса, неправильно его истолковала — и это было вполне естественно в ее состоянии, учитывая сложившиеся обстоятельства — если бы не голос, если бы не интонация, с которой Денис произнес эти слова. Нет, она совершенно точно, совершенно правильно поняла: он не может ее увидеть, не может вспомнить ее лицо. Он не видит ее лица потому, что ее лица больше нет. И он уже знает это, хотя и не понимает того, что знает…

Неужели это возможно? Случись нечто подобно с кем-то из ее знакомых, Саша… та Саша, которая была вчера, которая жила вместе со всеми в общем мире и у которой было лицо, та Саша, наверное, не удивилась бы, а принялась бы, в силу своей поэтической натуры, рассуждать о связи двух любящих сердец. Но теперь ей даже думать об этом не хотелось. Прошедшие сутки, казалось, не оставили в ее душе места для поэзии, и даже проза… Саша приоткрыла глаза. Пятый том так и лежал возле стены, не вызывая чувства жалости. Каких трудов ей стоило притворяться, что не случилось ничего особенного. Возможно, ей было бы легче, если бы не этот странный вопрос, который на некоторое время заставил ее онеметь. Саша не знала, как долго длилось ее молчание — секунды, казалось, летели с сумасшедшей скоростью, а она молчала, как громом пораженная, пытаясь прийти в себя и избавиться от чувства наваждения.

«Ты не видишь меня, потому что я далеко, Денис. Я что-то слышала о видео… видеотелефонах. Кажется, их уже изобрели, где-то в Японии. Скоро и до нас дойдет. Ты не видишь меня просто потому, что я далеко», — тихо шептала она в трубку, успокаивая его и не зная, как успокоить себя, не понимая, что происходит. Он верил и не верил ей; было такое ощущение, что и с ним, там, далеко, тоже происходит что-то странное, чему невозможно найти логического объяснения. Нужно было как-то нарушить это взаимное оцепенение, и она изо всех сил старалась говорить, чувствуя, что нужно говорить — не важно что, хоть что-нибудь. Но ему этого показалось мало, и он все продолжал требовать от нее, чтобы она сказала то, что сказать было невозможно.