Белоснежный лайнер в другую жизнь - Анна Данилова

– Я все-таки думаю, что Ирина была чем-то больна и не решалась тебе в этом признаться… Может, что-то по-женски? – Лицо Лили порозовело. – Другой причины я не вижу. И суммы как раз такие, какие могли бы понадобиться для обследования, лечения… Хотя, с другой стороны, я вот сейчас сказала это и тоже подумала: у нее что, не было этих денег? Думаю, она могла позволить себе любое лечение даже за границей, да и ты бы ей не отказал… Действительно, что-то здесь не так, непонятно… Но ты постарайся не задумываться над этим, возвращай долги, рано или поздно они закончатся, и это время позабудется, как кошмар… И не переживай ты так, не изводи себя чувством вины, вот этого нельзя делать, а то сам заболеешь…

Катя была с ней полностью согласна. К тому же она почему-то считала, что тайна мамы когда-нибудь все равно раскроется, что рано или поздно обязательно найдется человек, который объяснит причину такого количества долгов и, главное, причину, мотив этих поступков. А может, у мамы было какое-нибудь увлечение, вроде самодеятельного театра, к примеру, о котором знало небольшое количество людей из ее окружения?.. А театр всегда требует денег… Почему театр, Катя и сама не могла бы объяснить. Просто возникла в голове мысль и так же исчезла. Театр – да об этом знали бы все, мама всех бы привлекла к своему увлечению, всех бы задействовала… Но мама была не театральным человеком, она была обыкновенной женщиной, даже простой. Единственное, что она умела делать, – это любить. Она сильно любила отца и Катю, и так и умерла с этой любовью… А вот ее по-настоящему любил, оказывается, только Желтухин. Даже Катя, живя рядом с мамой, ничего не замечала или не хотела замечать… Ни разу не утешила ее, даже когда находила ее всю в слезах… Считала, что все эти слезы, эта ее бледность и угрюмость – следствие разлада с отцом, а что она, Катя, может с этим поделать? У нее и самой – полная неразбериха с Валерой. Она вся пылала рядом с ним от страсти, а он вел себя на редкость сдержанно, мало говорил, мало целовал ее, редко обнимал и словно не желал близости. Сейчас, когда она знала со слов Маргариты, его любовницы, что такое поведение было не свойственно ее темпераментному возлюбленному, вопросов становилось еще больше: почему он не любил ее так, как любил взрослую и опытную Маргариту? Почему не сделал ей ребенка, как Маргарите? Что сдерживало его? Неужели она так непривлекательна?

Катя разминала вилкой горячую, со слитком плавящегося на глазах масла, картошку и чувствовала, как в ней просыпается аппетит. А ведь они с Питером не так давно ужинали в пиццерии… Но дома было так хорошо, так уютно, да и серебряная с розовым селедочка в масле так вкусно пахла, что Катя даже пожалела, что рядом нет Питера: вот бы он угостился, а заодно познакомился бы с отцом, с Лилей… Но, видимо, всему свое время, они еще успеют и познакомиться, и поговорить по душам. Отец никогда не был тираном, он должен, должен отпустить ее в Лондон! О том же, что он ее не отпустит, не хотелось и думать. Быть может, все-таки встретиться с Борисом Желтухиным и попросить его о содействии? Он имеет влияние на отца, да, так и следует сделать…

Перед сном Катя позвонила Борису. Сказала, что у нее есть к нему разговор, поручение, важное дело. Они договорились о встрече, и на следующий день Борис по просьбе Кати появился в доме Ольги Михайловны.

За накрытым столом собралась приятная компания: хозяйка, Оливер с Питером, Катя и Борис Желтухин. Все, за исключением дяди Бори, чувствовали себя вполне комфортно, уверенно.

– Вот, дядя Боря, знакомься: это мои друзья – Оливер Пирс, это его сын, Питер, а это – Ольга Михайловна, у которой они живут…

Желтухин привстал, и мужчины обменялись рукопожатиями, Ольге Михайловне же Борис поцеловал руку.

– Я даже не знаю, с чего начать… Понимаешь, это мои друзья. Они живут в Лондоне. С Питером я… встречаюсь… – она даже вспотела от волнения и пожалела, что надела теплый свитер. – Они приглашают меня к себе в гости, в Лондон. Вот, собственно, и все, что я хотела тебе сказать.

– Хорошо… Я рад за тебя… – на лице Желтухина появилась некоторая растерянность. – Катюша, мне кажется, я начинаю понимать, зачем ты пригласила меня сюда… Думаешь, отец тебя не отпустит, так?

– Боюсь даже думать об этом… Понимаешь, я же в этом году никуда не поступала, сам знаешь почему… У меня есть время, а у Питера тоже есть время, чтобы он подучил меня английскому… И вообще, ты же понимаешь, что это такое – поехать в Лондон! Уговори его отпустить меня с ними. Стоит ему только согласиться, как Оливер расстарается, и я получу в самом ближайшем будущем визу… И уеду с ними! Как ты думаешь, когда и как мне стоит их познакомить с папой?

Катя сильно нервничала, много говорила, пока вдруг не поняла, что устала и что готова от волнения разрыдаться.

– Да ты успокойся, – вдруг проговорил Борис спокойным тоном. – Не в космос же ты собралась… Думаю, что мне удастся его убедить в необходимости и безопасности этой поездки… Больше того, тебе это путешествие будет только на пользу. Сменишь обстановку, многое забудется…

Они посмотрели друг на друга, и между ними появилось прозрачное видение, светящийся и видимый только им двоим призрак Ирины Бантышевой… Конечно, о том, что она забудет о смерти мамы, не могло быть и речи, но она хотя бы немного придет в себя, успокоится, поправит свою нервную систему. Другой мир, новое окружение, яркие впечатления…

– Конечно, лучше было бы, если бы ты поехала туда хотя бы весной… Сейчас в Лондоне холодно…

– Я не замерзну, – и Катя бросила быстрый взгляд на сидящего напротив нее за столом Питера. Тот взглядом подбодрил ее. И ей вдруг стало так хорошо, так тепло рядом со всеми этими людьми, что снова захотелось плакать.

– Со своей стороны, – вдруг подал голос молчавший до этого важный и серьезный Оливер Пирс, – я хочу заверить, что Кате у нас будет хорошо, у нас большая квартира, у нее будет отдельная комната… Она быстро и легко найдет общий язык с нашей мамой, она, кстати, русская… Ее зовут Рита.

Желтухин так нервничал, ожидая приезда Соловьева, что несколько раз приложился к коньяку. Поэтому, когда наконец в дверях раздался звонок, ему было уже все равно, с кем говорить о смерти Ирины Бантышевой. Коньяк был темный, но мысли, пропитанные им, оказались ясными и светлыми, как полуденное солнце. В сущности, он давно ждал подобного визита и был готов к нему. Тем более что Соловьев предупредил его, что беседа будет носить неофициальный характер.

Но Соловьев пришел не один, рядом с ним Желтухин увидел высокого худощавого господина очень приятной наружности и без труда понял, что это именно он и есть главное заинтересованное лицо в расследовании. Ну и пусть, ему, Желтухину, нечего бояться…

– Добрый вечер, Борис…

– Можно просто Борис, проходите, господа, раздевайтесь…

– Меня зовут Александр, а моего друга – Оливер. Он неплохо говорит по-русски, поэтому нам будет, я думаю, легко общаться…

На столе гостей ожидала легкая закуска: колбаска, лосось, масло, маринованные грибки… В центре стоял хрустальный графинчик с водкой, плоская темная бутыль с коньяком.