Тринадцать - Джош Аллен

Я потеребила серёжки.

«Моя сущность»,– задумалась я. Мне нужно было запечатлеть её.

Так что на следующие несколько дней я выбросила из головы пауков, мотылька и свой шкафчик и только рисовала.

Остальные ученики – Оливия Гонсалес, Эмма Грин и Дилан Джонсон – нарисовали только свои лица, крупным планом, как на школьной фотографии.

Я сделала по-другому.

Я нарисовала своё тело целиком – свои высокие ботинки, блестящие ногти, тёмную толстовку с капюшоном. Я нарисовала себя стоящей, ближе к одному краю листа.

Наконец, в конце недели, я подняла руку и показала свой автопортрет мисс Беккет.

–Думаю, я закончила,– заявила я.

Стоя у моей парты, она переводила взгляд с рисунка на меня.

–Это замечательно,– сказала она.– Такое точное сходство.– Она прищурилась.– Не хватает только одной детали.

Она подёргала себя за уши.

«Мои серёжки»,– зазвенело у меня в голове. Каким-то образом я их забыла.

Я кивнула. Мне показалось, что искра пробежала от моих ушей к пальцам. Я схватила карандаш. В тех самых местах, где они должны были быть, я дорисовала три серьги – финальные детали.

–Другое дело,– произнесла мисс Беккет, заглядывая мне через плечо.– Вот это Сапфира, будущий художник.

Я не смогла сдержать улыбку.

Мисс Беккет назвала меня Сапфирой.

Мне удалось. Я больше не Эмма Дэвис.

Там, на листе, была новая я. Мои блестящие ногти. Мои высокие ботинки. Мои три серёжки.

Я была единственной в своём роде.

Когда прозвенел звонок, я отнесла свой автопортрет в шкафчик.

Я вспомнила о разбегающихся пауках и порхающем мотыльке. Мысль, которая всё поднималась, поднималась и поднималась, словно дым из вулкана, снова всплыла в моей голове.

Но я задвинула её. Как обычно. Я открыла шкафчик. Я взяла свой автопортрет и положила его на верхнюю полку.

«Не закрывай дверцу,– прозвучал мой внутренний голос.– Возьми свой рисунок и разорви его. Порви его в клочья».

Я встряхнула головой. Этот автопортрет – лучшее, что я когда-либо рисовала. Я точно передала все детали.

Я запечатлела свою… сущность.

Я захлопнула дверцу.

* * *

Возвращаясь к своему шкафчику в конце дня, я замедлила шаг.

Стоя у шкафчика, я ничего не почувствовала.

Ни шевеления перебирающих лапками пауков. Не трепета порхающего мотылька.

Я чувствовала только себя.

Поэтому я потянулась к замку и ввела комбинацию. 13–31–13.

Когда я открыла дверцу, я вытаращила глаза и закрыла рот ладонью.

Там была она. Стояла в моём шкафчике с закрытыми глазами. У неё были блестящие ногти, высокие ботинки и тёмная толстовка с капюшоном.

–Что за…– пробормотала я.

Я хотела захлопнуть дверцу, но она открыла глаза. Она как будто проснулась в первый раз. Она улыбнулась и повернула голову из стороны в сторону.

«Двойник»,– подумала я.

Но нет. Этот кто-то в моём шкафчике не был двойником. Она была чем-то иным.

Клоном.

Клоном средней школы.

Она посмотрела на меня. Она вышла из шкафчика. Она потянулась и потеребила свои серёжки. У неё их было три – две в левом ухе и одна в правом.

«Две в своём роде»,– подумала я.

А потом она заговорила.

–Я Эмма,– сказала она. (У меня по ногам проползли мурашки.)– Но ты можешь звать меня Сапфирой.

Да, я разбил куклу намеренно.

И я до сих пор считаю, что это был логичный поступок.

Всю мою жизнь – все двенадцать лет – эта кукла стояла на каминной полке у нас в гостиной. Нарядная кукла. В расфуфыренном голубом платье. Вы наверняка таких видели. У неё была большая керамическая голова, нарисованные глаза, нарисованные уши и даже нарисованные волосы.

Проблема была в том, что каждый раз, когда я входил в гостиную, мне казалось, что эта кукла смотрит на меня. Не важно, где я был – на диване, у двери, у окна.

Как будто кукольные глаза следили за мной, глядя сверху вниз.

Всегда.

Когда я был помладше, я даже старался не ходить в гостиную из-за этой… штуки.

Я знаю, это кажется глупым, но бывало я читал книжку на диване в гостиной, и у меня вдруг возникало ощущение, будто что-то наблюдает за мной. Или я перешагивал через порог входной двери в конце учебного дня, и меня внезапно охватывала дрожь – шею, руки, всё тело. Или, бывало, я завязывал шнурки, собираясь пойти к другу поиграть в баскетбол, и в этот момент моя кожа покрывалась мурашками.

Я пытался игнорировать куклу. Я напоминал себе, что верю в здравый смысл и доказательства. В конце концов, я был вице-президентом Лабораторных крыс – научного кружка в моей средней школе. Несмотря на постоянную дрожь и мурашки, я знал, что за мной никак не могла следить какая-то дурацкая кукла.

Но почему-то её вид на каминной полке всегда заставлял меня остановиться и выпрямить спину.

Я не мог этого объяснить.

Затем однажды, около двух месяцев назад, я пришёл домой после внеклассного собрания Лабораторных крыс и бросил свой рюкзак прямо у порога. Ещё прежде, чем я поднял глаза, меня поразила знакомая дрожь. Я ощущал её в шее, в руках, по всему телу.

«Это она»,– подумал я. Я взглянул на каминную полку. И конечно, нарисованные глаза куклы, казалось, сверлили меня.

Я сделал два неуверенных шага в гостиную.

«Откуда у нас вообще эта дурацкая кукла?»

И я понял, что не знаю. Я потёр затылок и задумался.

Каким бы ни был ответ, я был уверен, что это как-то связано с мамой. Она любит всё жутковатое. Необъяснимое наукой. Например, монстров, фильмы ужасов и жуткие розыгрыши. Это должно объяснять, как эта кукла вообще оказалась на нашей каминной полке.

Но двенадцать лет – это долгий срок, чтобы хранить что-либо на полке. У этой куклы должна быть какая-то история. Откуда она взялась? Что в ней такого важного, что мама хранит её так долго?

Чем она такая особенная?

В тот вечер за ужином я гонял по тарелке остатки горошка и моркови и поинтересовался у родителей.

–А откуда у нас… эта?– спросил я, кивнув головой в сторону гостиной.

Папа оглянулся через плечо.

–А, ты про куклу?