Незаметные убийства - Гильермо Мартинес

— Да, — сказал Селдом, — но это худший из вариантов, ведь тогда он может продолжать убивать бесконечно. Нет, у меня остается надежда на то, что символы — вызов и он остановится, как только мы дадим ему знать, что разгадали его замысел. Инспектор Питерсен только что звонил мне. У него есть на сей счет некая идея, и, пожалуй, стоит попробовать ее реализовать, кажется, психолог такой план тоже поддерживает. Инспектор намерен самым решительным образом переменить свою стратегию относительно газетных сообщений: завтра же на первой полосе в «Оксфорд таймс» появится информация о третьей жертве. Там будет и рисунок — треугольник. Инспектор даст интервью, в котором расскажет о двух первых символах. Вопросы для беседы подготовят очень тщательно, дабы создалось впечатление, будто Питерсен пребывает в полной растерянности и не знает, как подступиться к этой загадке. Будто преступник явно его переигрывает. Тогда у последнего, по мнению психолога, появится столь необходимое ему ощущение одержанной победы. А в четверговом номере, в той же рубрике, где раньше публиковали главу из моей книги о серийных преступлениях, появится совсем небольшая заметка про тетрактис, которую я написал по просьбе Питерсена, — за моей подписью. Это послужит для него доказательством: по крайней мере один человек — то есть я — знает… И я могу угадать, каким будет следующий символ — символ очередной смерти. Возможно, тогда все осталось бы в рамках задуманного им с самого начала почти что персонального поединка.

— Хорошо, допустим, план удастся, — сказал я, не скрывая удивления, — допустим, по воле случая он прочтет вашу заметку в четверговом приложении… Допустим, по воле еще более капризного случая она его остановит… Но как удастся Питерсену поймать преступника?

— Питерсен считает, что это будет только вопросом времени. Судя по всему, инспектор возлагает большие надежды на список присутствовавших на концерте: какое-то имя в конечном итоге оттуда выплывет. Но при любом раскладе он готов испробовать любые средства, лишь бы предотвратить четвертое убийство.

— Самое интересное заключается вот в чем: теперь у нас вроде бы имеется все, чтобы предугадать его следующий шаг. Что я имею в виду? У нас есть три символа, как в серии Фрэнка, и мы просто обязаны выстроить некие предположения относительно четвертой жертвы. Связать тетрактис… Но с чем? Вот об этом-то мы до сих пор ничего и не знаем — какая связь существует между покойниками и символами. У меня из головы не выходит заключение врача, Сандерса, и мне кажется, тут и кроется повторяющийся элемент: во всех трех случаях жертвы продолжали жить, перевалив, так сказать, за пределы отпущенного им срока, за пределы своего века.

— Да, правда, — сказал Селдом, — я об этом как-то не подумал… — На краткий миг взор его затуманился, словно он вдруг почувствовал страшную усталость или на него разом обрушились все возможные дополнительные гипотезы, порожденные таким выводом. И он добавил не слишком уверенным тоном, точно вынырнув из забытья: — У меня появилось дурное предчувствие. Я посчитал удачной мысль напечатать в газете все три символа серии… Но пожалуй, от завтрашнего дня до четверга останется слишком много времени.

Я до сих пор храню номер «Оксфорд таймс» за тот понедельник, ведь газета стала сценой для спектакля, специально разыгранного для одного читателя-призрака. Глядя сейчас на выцветшую фотографию мертвого музыканта и нарисованные тушью символы и перечитывая заданные Питерсену вопросы, я вновь чувствую — вернее, мне опять чудится, — будто в мою сторону тянутся холодные пальцы, будто они касаются меня на расстоянии. Я опять и опять слышу дрогнувший голос Селдома, когда в пабе он прошептал, что, пожалуй, до четверга остается еще слишком много времени. Именно теперь, созерцая запечатленные на бумаге символы, я особенно четко представляю себе, какой ужас вызывали у него факты, свидетельствующие о том, что любые его догадки и гипотезы в реальной жизни вдруг начинают жить собственной таинственной жизнью.

Но в то солнечное утро я был далек от дурных предчувствий и с энтузиазмом, к которому, должен признаться, примешалась и доля гордости — а может и доля глупейшего тщеславия, — читал эту историю, хотя заранее знал даже мельчайшие детали.

Лорна позвонила мне совсем рано, в голосе ее звучало крайнее возбуждение. Она тоже только что прочла газету и желала — обязательно! — чтобы мы пообедали вместе и я рассказал ей абсолютно все. Она не могла простить себе — и мне, разумеется, тоже, — что накануне вечером сидела дома, а я поехал туда, на концерт. По ее словам, она меня просто ненавидит за это, но все-таки попытается в полдень удрать из больницы и посидеть со мной в «Парижском кафе» на Литтл-Кларендон-стрит, поэтому я должен под любым предлогом отказаться идти обедать с Эмили. Мы встретились в «Парижском кафе». Мы смеялись и болтали о преступлениях, мы ели crêpes[30]с ветчиной, и нас охватило какое-то совершенно глупое и безответственное веселье, посещающее лишь влюбленных, которых ничто вокруг, кроме них двоих, не волнует. Я рассказал Лорне все, что сообщил нам Питерсен; музыкант перенес очень тяжелую операцию на легких и был обречен. Его врач считал чудом, что тот сумел еще столько времени протянуть.

— Абсолютно то же самое, что и в двух предыдущих случаях — я имею в виду смерть Кларка и миссис Иглтон, — сказал я и стал ждать, как Лорна отреагирует на мое маленькое открытие.

Лорна на миг задумалась.

— Нет, тут ты не совсем прав. Что касается миссис Иглтон… — отозвалась она наконец. — Я видела ее в больнице дня за два или за три до смерти, и она сияла от счастья, потому что результаты последних анализов показали явное улучшение ее состояния — лечение оказалось успешным, и болезнь начала отступать. Мало того, врач заверил ее, что она проживет еще много-много лет.

— Какая разница! — воскликнул я, словно замечание Лорны ничего в сущности не меняло. — Подумай сама, их разговор — врача и миссис Иглтон — происходил без свидетелей, и убийца вряд ли о нем знал.

— То есть, по-твоему, он выбирает людей, которые живут дольше положенного — вопреки диагнозу? Ты это хочешь мне доказать?

Ее лицо мгновенно потемнело, и она быстро указала пальцем на экран телевизора у стойки бара. Лорна сидела как раз напротив. Я повернулся и увидел улыбающееся лицо маленькой девочки с локонами, а ниже — номер телефона. Это было обращение о помощи, адресованное всей стране.

— Ты ее показывала мне в больнице? — спросил я.

Лорна кивнула.

— Сейчас она стоит первой в общенациональном списке — в очереди на трансплантацию, но жить ей осталось не больше двух суток.

— А отец? Как он? — спросил я, потому что хорошо запомнил его совершенно безумный взгляд.

— В последние дни я его что-то не встречала, думаю, ему пришлось снова выйти на работу.

Она протянула руку и сплела свои пальцы с моими, словно желая покончить с грустной темой и побыстрее отогнать прочь совершенно неуместное здесь облачко. Потом подозвала официантку и попросила принести еще кофе. Я стал объяснять ей — и даже набросал на салфетке схему, — в какой именно позе и где стоял ударник на сцене. Потом поинтересовался ее мнением относительно того, что может спровоцировать остановку дыхания. Лорна немного подумала, помешивая кофе.