Когда-то там были волки - Шарлотта Макконахи

Стюарта есть о чем поговорить. У нас так много общего…

— Правда? Не пытайся задурить мне голову!

— Инти, я серьезно.

— Да не хочу я никаких отношений. Я приехала сюда, чтобы скрыться от людей.

— И медленно умереть от одиночества.

— Не драматизируй! — Я качаю головой.

— Я приехала сюда работать. У меня есть волки.

— Они опаснее нас.

— Не уверена, — отвечаю я. — Если только более дикие.

— Разве это не одно и то же?

— Вряд ли. Думаю, это цивилизация сделала нас агрессивными. Мы заражаем друг друга стремлением к насилию.

— Значит, ты бы предпочла жить как твои звери? В лесу, подальше от людей. Но ты сама мне говорила, что они больше всего нуждаются друг в друге.

Я молчу, потому что меня охватывает мгновенная ненависть к нему.

— Что с тобой случилось? — спрашивает Дункан.

— Ничего.

Потом он спрашивает, но без вопросительной интонации:

— Что же ты такое.

В самом деле, что же я такое?

— Кто-то должен защитить Лэйни, — говорю я. — Если ты не будешь выполнять свои обязанности, тогда этим займусь я.

Внезапно глаза его темнеют.

— Не суйтесь в это, мисс Флинн. Слышите?

Его гнев сердит меня. Я представляю, как оскаливаюсь, показывая ему острые зубы.

— Раньше я тоже думала о людях хорошо, — произношу я. — Считала, что они в основном добрые, что большинство из нас достойны прощения.

— А теперь?

— Теперь я поумнела.

Гостиная в доме Дункана маленькая, теплая и захламленная. Мы приехали сюда без лишних слов, повинуясь только инстинкту, по велению которого вообще все происходит между нами. Ошеломительная природа желания берет верх. И нас еще что-то влечет друг к другу, какое-то тихое чувство. Я сижу на старом кожаном диване и смотрю, как он разводит огонь. Красные кирпичи. Серый камень. Жесткий темно-бордовый коврик под его босыми ногами, под моими. В тусклом освещении появляются и снова исчезают предметы мебели, все из дерева, и все так или иначе сломаны, искривлены, или скособочены, или перевернуты вверх дном, один за другим предметы обретают черты, словно всплывают из ниоткуда. Я как будто во сне. Напряженном, рискованном. Я осознаю, что совершенно потеряла власть над собой, и глубоко в душе уже готова сдаться. Дункан, неуклюже двигаясь, встает и направляется ко мне. Я могу отвернуться, но не отворачиваюсь. Хочу спросить его, как он повредил ногу. Я так много у него не спрашивала, так много не хотела знать до этой минуты. Он не предлагает мне выпить, да мне и ни к чему; я пьяна от его присутствия.

Он гадится рядом со мной, и мы смотрим друг на друга.

— У тебя болит лицо, — шепчу я.

— Что же ты такое? — спрашивает он, уже прижимаясь губами к моему рту, и на сей раз это вопрос.

Позже в постели он держит меня в объятиях, таких горячих, словно развел огонь внутри себя. И я понимаю, как сильно я мерзла, как долго.

* * *

Я просыпаюсь оттого, что во сне что-то мне дунуло в лицо. Ощущение настолько реальное, что я почти чувствую его и наяву. Но когда я открываю глаза, оказывается, что я лежу в постели Дункана одна.

11

Телефон разрядился. Сейчас, среди ночи, в доме похолодало. Поленья в камине прогорели до угольков. Я быстро одеваюсь и вместе с псом, следующим за мной по пятам, брожу по комнатам, надеясь отыскать Дункана. Куда может деться мужчина в три часа ночи? Я чувствую себя неловко и глупо из-за того, что заснула.

— Хозяин скоро придет, милый, — говорю я Фингалу, гладя его обеспокоенную морду, прежде чем запереть собаку в доме. Моя машина брошена у аптеки, так что мне остается только идти по лесу пешком. Я с удовольствием дышу воздухом. Голова раскалывается, и я жалею, что не поискала у Дункана в шкафу аспирин.

Между нашими домами есть тропинка, но в тусклом свете ее не видно — под ногами только темная земля. Я позволяю деревьям вести меня. «Спокойно, — говорят они, — не суетись». Опускается густой туман, и я уверена, что заблудилась. Луна исчезает. Я не понимаю, почему Дункан ушел, и, может быть, это ничего не значит, но что-то все-таки меня тревожит, потому что вчерашний вечер как-то отличался от предыдущих.

«Иди осторожно», — шепчут деревья.

Я продолжаю путь, но замедляю шаг, прикасаясь к стволам, когда прохожу мимо. Переступаю через кусты и низкие ветки. На одной из них я поскальзываюсь и шлепаюсь задом на рыхлый зеленый мох. Рядом со мной лежит мертвец с уставившимися в туман глазами.

Из груди вырывается крик. Я отползаю назад.

Живот у него распорот, и оттуда вываливаются кишки. Мои тоже просятся наружу. Я быстро зажмуриваюсь.

Первая оглушительная мысль: а что, если его загрызли?

Я вся превращаюсь в бешено скачущий пульс. Нужно открыть глаза. Я смотрю, и мне так страшно. Смотрю не на раны, не на кровавое месиво, а на лицо, совершенно нетронутое.

Это Стюарт Бернс. Вытаращенные глаза остекленели; мешок с костями, покинутый душой.

Я наклоняюсь, и меня рвет на землю.

Пока меня выворачивает, прокручиваю в голове возможные последствия. Я ясно вижу судьбу каждого волка. Их убьют. Я незнакома с судебной медициной и не знаю разницы между ранами, нанесенными зазубренным оружием и зубами животного, и не могу долго разглядывать труп, чтобы сделать предположение, но я знаю, как это будет выглядеть в глазах местных жителей. Знаю, во что они поверят, и всеобщее убеждение подстегнет их выйти в лес и истребить волков за убийство человека. И потом древний лес тоже будет уничтожен, вместе со всеми деревьями, которые мы пытаемся спасти, и все усилия возродить дикую природу Шотландии пойдут насмарку. Картины будущего мгновенно встают передо мной, и я могла бы зарыдать прямо там, но не над этим человеком. При других обстоятельствах я бы пожалела его, несмотря на его подлую натуру, ведь такого конца никому не пожелаешь. Но я чувствую только злость на него за то, что он оказался здесь, только ужасный страх за своих волков.

Похоже, что они убили его. Очень похоже. Именно так волки и нападают, вцепляясь в одно из самых уязвимых мест, в горло или в живот.

Однако я знаю, что они этого не делали, это невозможно, они не кидаются на людей. Кто-то убил Стюарта и бросил его здесь. И этот человек хотел погубить либо Стюарта, либо волков.

Я принимаю очень тяжелое решение. Но разве у меня есть другой выход?

Я хороню тело.