Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 2 - Макс Фрай

В общем, Лейская Шакка исчезает бесследно. То ли туда, откуда пришла, то ли вообще с концами, вымарывается из архивов Вселенной, словно не было такого существа никогда. Стефан не то что не знает, он как раз точно знает из заслуживающих безграничного доверия источников, что бывает по-всякому. И так, и так. В глубине души Стефан всегда надеется на первый вариант. Потому что чем дольше живет, тем больше он убеждается, что жизнь сознания драгоценна и всему существующему, будь оно сто раз отвратительной хищной тварью, следует хоть в какой-нибудь форме существование продолжать.

Мало ли, – думает Стефан, – кто чем питается. У меня, в этом смысле, тоже рыльце в пушку, кого только на своем веку не ел. Нам здесь Голодных Нытиков точно не надо, но где-нибудь во Вселенной они наверняка уместны, а может, даже полезны. Так что пусть будут. Но там!

Он сейчас благодушно настроен, как и положено человеку, который только что закончил простую, но крайне полезную работу, что-то вроде уборки, и наконец закурил. Сидит на нижней ступеньке лестницы, поднимающейся с улицы Паменкалне на вершину холма, курит и пялится на идущих мимо прохожих, как разглядывал бы плавающих в специальном морском аквариуме экзотических рыб.

Прохожие не обращают на Стефана никакого внимания, он такой неприметный, что считай, почти невидимый, то есть видимый ровно настолько, что на людной улице не затолкают, и насквозь никто не попытается пройти. Только молодая женщина с яркими радужными волосами смотрит очень внимательно, не останавливается напротив, но заметно замедляет шаг. Не будь Стефан Стефаном, сейчас, пожалуй, смутился бы, такой у нее откровенно влюбленный взгляд. Наконец она отворачивается и бежит, смешно, по-детски размахивая руками, чтобы успеть перейти улицу на зеленый, а Стефан озадаченно глядит ей вслед, потому что девчонка отличная, это сразу заметно, и явно в нем кое-что разглядела, интересно, почему не подошла поговорить?

Стефан прикидывает, не пойти ли ему за этой отличной девчонкой, любопытно же, кто такая, откуда взялась? Но в этот момент у него звонит телефон, Таня, оставленная дежурить наяву в комиссариате на Альгирдо, обрушивает на шефа примерно три ведра информации о случившихся за время его отсутствия событиях и заключает: «Ну и как теперь жить?»

Ничего не попишешь, на то и работа, чтобы мешать личной жизни, поэтому Стефан подскакивает и пулей взлетает по лестнице на вершину холма. Пока он несется по улице Альгирдо в направлении Второго Полицейского Комиссариата, отличная девчонка благополучно вылетает из его головы. Обычно такого со Стефаном не случается. Времена, когда он был до смешного рассеянным, как все начинающие шаманы, давно позади, теперь Стефан не забывает не только по-настоящему интересные вещи, но даже всякую незначительную ерунду. Однако воздействию некоторых древних заклинаний, защищающих от чужого внимания, как только что выяснилось, вполне подвержен и он.

* * *

Это существо, – думает Сабина. – Опять это прекрасное существо. Я его уже несколько раз в этом городе видела, – вспоминает она. – Видела, а потом забывала. Но сейчас-то я помню все наши встречи! Такое ни с чем не перепутаешь, это точно было оно.

Сабина идет по улице Паменкалне и чуть не плачет; честно говоря, это прямо сейчас она чуть не плачет, а минуту назад вытерла рукавом побежавшую по щеке слезу. Не от горя, конечно, не от боли, не от какой-то печали. Сабина расплакалась… ладно, пусть будет «чуть не расплакалась», как плачут некоторые люди в музеях – от сокрушительного воздействия красоты. Так восхитительно ровно лился невидимый глазу внутренний свет существа, так ярко сиял, столько в нем было тепла, что не всякое сердце выдержит. Может и повезло людям, что ни черта толком не видят, целее будут, – вздыхает Сабина. – С другой стороны, умереть от такой красотищи – не худшая в мире судьба.

Состав и пропорции:

джин – 20 мл;

водка – 20 мл;

светлый ром – 20 мл;

ликер «Triple Sec» – 20 мл;

светлая текила – 20 мл;

ликер «Блю кюрасао» – 20 мл;

апельсиновый сок – 60 мл;

лед.

Все ингредиенты, кроме сока, смешать в шейкере. В бокал «харрикейн» (hurricane glass) положить лед, налить апельсиновый сок, добавить смесь из шейкера и сразу подавать.

Его зовут Гест, и нет, это не случайное совпадение. Намеренная цитата. Он действительно обе «Эдды» читал. Я вообще уже не раз замечал, что разные непостижимые существа живо интересуются нашими локальными мифологиями, как туристы местным крафтовым пивом. Не успеют толком здесь воплотиться, и ну сразу мифологию изучать. С другой стороны, для них же это, наверное, что-то вроде сплетен о родне и приятелях, искаженных до абсолютной неузнаваемости и сдобренных совсем уж полной ахинеей, но так даже лучше. В смысле, смешней.

В общем, его зовут Гест. На его месте я бы тоже обязательно так назвался. Мне, конечно, и на своем никто не запрещает, но в моем случае получилась бы слишком простая, безвкусная шутка. А для этого типа «Гест» – в самый раз.

Он появляется из ночной темноты, которая рядом с ним начинает казаться светлыми летними сумерками, ощущается счастьем, от которого сердце стучит с перебоями, а воздух начинает звенеть и пахнуть, как перед грозой, и одновременно просто выходит навстречу на набережной Нерис. Говорит еще не словами, но достаточно внятно, что-то вроде: «Какая удачная встреча, рад тебя видеть, рядом с тобой мне легко», – и я собираюсь привычно отшутиться: «Ну, хоть кому-то», – но мысленно даю себе подзатыльник, потому что этот чувак настолько не «кто-то», что не надо сейчас так шутить.

Поэтому отвечаю серьезно:

– Хорошо, что легко. Ради одного только этого уже имело смысл упертым дурнем вроде меня родиться и до сегодняшней ночи дожить.

– Еще как имело! – подтверждает одно из самых прекрасных потусторонних явлений, источник невозможного черного света, теплое сердце сияющей тьмы, и подходит ко мне так близко, что с этого расстояния видится совершенно как взаправдашний человек.

Он говорит:

– Пальто у меня вполне настоящее, у тебя вроде тоже, а скамейки сегодня такие мокрые, что с тем же успехом можно сидеть прямо в реке. Хочешь, пошли пройдемся. Очень я эту набережную люблю. Она покладистая, как мало кто в этом суровом мире. Когда надо куда-то быстро прийти, короткая. И почти бесконечная, если хочется просто бесцельно брести.

Я молча киваю. И думаю: за тобой хоть на край света. Я при всякой встрече так думаю. Все-таки совершенно гипнотически на меня действует эта счастливая невыносимая тьма. И ее, предположим, персонификация, или как это следует называть. Короче, этот, будем считать, что чувак, широкоплечий, с седыми висками, который когда-то был ангелом смерти, а потом перестал.

Я так понял, глядя на всех, кто меня сейчас окружает, главная фишка в том, что кем бы ты ни родился, пусть даже каким-нибудь суперкрутым немыслимым абсолютом, обязательно надо время от времени становиться чем-то принципиально иным. Потому – ну, это я сейчас своей дурацкой башкой так думаю, не удивлюсь, если на самом деле все гораздо сложней, а может, наоборот, еще проще – что именно в ходе череды превращений можно нащупать в себе ядро, сердцевину, которая, хоть и подвержена изменениям, неизменно остается собой – тобой. С моей, пока еще вполне человеческой точки зрения, так развивается навык бессмертия, а как оно происходит у изначально бессмертных существ, понятия не имею. Но, наблюдая, к примеру, за Нёхиси или за Бездной Эной, подозреваю, что для них это, в первую очередь, зашибись какая увлекательная игра.