Клад стервятника - Сергей Челяев

В тот момент я стоял к нему спиной. А в следующее мгновение, вязкое как слипшаяся лапша, услышал какой-то нештатный звук. Точно кто-то сделал в мою сторону осторожный, маленький шажок.

Я вдруг ясно представил, как Гордей ястребом кидается на меня сзади. Затем как удав душит железным захватом тонких изящных рук. И в конечном итоге завладевает картой.

Ну а потом, естественно, хоронит меня с почестями в какой-нибудь свеженькой зыби. Машет на прощание пузырям, которые я деловито пускаю изо рта, уходя на дно.

Хорошенькое дело!

А потом в зрительном зале торжествующе вспыхивает свет. Ярчайший ослепительный свет в конце туннеля — говорят, он впереди ждет каждого из нас в свой срок.

Финиталя комедия, господа!

А ведь не зря, не зря всезнающая статистика утверждает, что по меньшей мере сорок пять процентов погибших насильственной смертью когда-то были, пусть и шапочно, знакомы с собственными убийцами. И на черта мне сдался этот Гордей, спрашивается? Поистине, чем меньше людей ты знаешь, тем меньше желающих отправить тебя на тот свет!

Я набрал полные легкие воздуху, мысленно досчитал до десяти, на каждый счет ожидая смертельного удара в сердце, медленно обернулся.

И тут же устыдился своих черных мыслей. Прямо не сходя с места!

Мой напарник, отвернувшись и будто специально подставив для удара незащищенную спину, демонтировал свою чудо-установку. Аккуратно, даже нарочито тщательно сматывал разноцветные дрэды проводков нейрошлема. Складывал телескопический шест, который, как на грех, предательски заедало в последней трети его трубчатой конструкции.

Даже оторванную руку бедолаги Слона Гордей зачем-то упаковал в переносной морозильник и сунул его поглубже, на самое дно одной из своих сумок-баулов для аппаратуры.

И все это время он молчал.

Молчал, разумеется, и я.

А что говорить, когда нечего говорить?

В моей голове точно перебросили тумблер генератора «белого шума». Шумит в ушах, что твоя черноморская раковина-рапан. Одна сплошная пустота — и на душе, и в мыслях.

Что говорить, когда нечего говорить?

Помню, как-то мы с «Гов Ном» решили замесить один концептуальный альбомчик. И для записи демо-проекта нам срочно понадобился трек с рабочим шумом людей в зрительном зале перед началом спектакля.

Огребли мы тогда с ним забот по полной. Бились с микрофонами, реверберацией, обработками. Излазили весь интернет в поисках подходящих студийных медиа-файлов…

А потом пришел Жора, прежде работавший звукорежем в Качаловском театре драмы и всего остального. Поставил один микрофон, вывел ручку ревербератора повыше и велел всем, кто сидел в нашей репетиционной комнатушке — играл, пил пиво, просто тусовался, — полторы минуты вразнобой говорить одну и ту же фразу: «Что говорить, когда нечего говорить?»

В итоге вышел отличный шумовой трек, в котором самое взыскательное ухо не смогло бы отличить ни слога членораздельной речи.

Тогда я твердо уяснил: если тебе на самом деле давно уже нечего сказать, но ты все равно болтаешь по инерции — на выходе будет один только «белый шум». И ни грамма смысла.

Поэтому следующие два с половиною часа мы с Гордеем угрюмо молчали, как надутые сычи.

Я помог ему свернуть оставшуюся аппаратуру. Потом мы загрузили всю его технику в вертолет. И он добросил меня воздухом до Периметра.

Получилось очень даже быстро. Хотя и не слишком комфортно в салоне, набитом оборудованием для «полевых исследований» под завязку. Так что всю дорогу, покуда внизу не показались бетонные доты давешнего КПП, я просидел, согнувшись в три погибели и вжав голову в колени.

Зато присутствие во внутреннем кармане комбеза планшета с картой Стервятника заметно скрасило мне все превратности этого молчаливого полета.

Гордей лихо заломил вираж над бетонной площадкой, простреливаемой насквозь двумя крупнокалиберными пулеметами из двух бетонных капониров. И высадил меня за полметра до земли. Даже не коснувшись лыжами твердой опоры.

А потом улетел.

По-английски, не попрощавшись.

«Вот и все», — думалось мне в ту минуту, когда я смотрел вслед улетавшему вертолету.

Зона лежала передо мной, чернея живым дерьмом Болот, среди которых лишь кое-где серели проплешины твердой земли. И вид ее почему-то здорово отрезвил меня, хоть уже вторые сутки в моем пересохшем рту не побывало ни капли спиртного. Выражаясь пафосно, чему всякий выход из Зоны живым и невредимым очень даже способствует — так это проявлению оптики души.

Как там сказано у классиков? Голым я пришел нынче на эту землю. Но зато вернулся оттуда обутым по полной.

На душе было как в мертвецкой — чисто, холодно и тошнотворно. Злополучная карта, из-за которой я сегодня лишился человека, способного стать мне другом, была плотно упакована в двойной полиэтилен и загнана в толстый пластик непромокаемого планшета. Она почему-то совсем не грела мне душу, зато отчаянно болел бок, который я умудрился простудить за один день, проведенный в Болотах.

Предприятие удалось, экспедиция завершилась успешно, и вполне можно было расслабиться хотя бы на предстоящую ночь.

Я не стал дожидаться дежурной машины, на которой меня обещали подбросить до дома согласно все еще действующему мандату от Гордея.

Выбрался я из проходной, подхватил на плечо огромный «Ермак», куда упаковал все свое оружие, медикаменты и болотную амуницию, и тяжело зашагал по бетонному полотну. Не скажу, что с легким сердцем… Впрочем, это, как вы понимаете, уже лирика.

Накрапывал дождь, но я его даже не слышал. В моих ушах по-прежнему гудел далекий мотор гордеевского геликоптера, уходившего на бреющем туда, где его ждал загадочный и парадоксальный «Янтарь».

А меня, надеюсь, ждали слава и деньги.

И проклятый Стерх, чтоб он поскорей развоплотился, темный дьявол.

What we 're dealing with here

Is a total lack of respect for the law.

«Their Law», Prodigy

Один мой знакомый японец — однажды довелось поиграть на банкете у туристов, приехавших на подпольную экскурсию в Зону аж из Страны восходящего солнца — открыл мне секрет того, о чем я и прежде подспудно догадывался. Но сказано это было абсолютно по-японски — кратко, емко и со вкусом.

— Давным-давно в средневековой Японии мудрецы выделяли три основных стадии алкоголизма, — сказал мне Тошима, любовно поглаживая клавиши родной «Ямахи». — Первая стадия — когда человек пьет вино. Вторая — вино начинает само пить человека. А третья — это когда вино пьет уже только вино. Человека больше нет.

Эту нехитрую истину напомнил мне Комбат, когда поутру заглянул в мою избушку.