Наполеонов обоз. Книга 1. Рябиновый клин - Дина Рубина

В-третьих, возвращаясь с прогулки с Лукичом, я обнаружила свежую надпись на стене нашего подъезда: «Кто тронет меня, тот тронет сухой репей!» Что сие значит, объяснить не в силах.

Дня на три смоталась в деревню. Как обычно, впечатлений – куча-мала! Вы же помните, что я коллекционирую надписи на грязных грузовиках? Так вот, в пути моя коллекция пополнилась тремя новыми перлами: «Ненавижу дачников!», «Замучен пробками» и «Водитель, помни: ты сделан из мяса!». Хорошо бы внедрить эту мысль – о мясе – в сознание некоторых наших топовых авторов. Не всех, конечно, но исключительно брэндо́в. Они ведь все поголовно (кроме вас!) – людоеды…

По пути в родную деревню остановилась в Боровске, подзаправиться в обоих смыслах: и в бензиновом, и в продуктовом. На ржавой стенке какого-то гаража, за оградой рынка, видела слоган: «Ешь снег! Помогай весне!» Умилилась: народ всё же бессмертен. Заодно и познания в медицине свои пополнила, стоя в аптеке в очереди за двумя дедками.

– Ну как твои ноги? Вылечил? – спрашивает один другого.

– Какой там! Ещё и псориаз навалился. Говорят, он теперь передаётся воздушно-капельным путём…

– Да… – вздохнул дедок, – черти метят, а мы страдаем.

А в вашу коллекцию, Нина, – вот, названия окрестных деревень: Ды́лдино, Медовники́, Федо́-рино, Пина́шино, Бе́ницы. И совершенно очаровательное: Рябушки…

(Ещё есть деревня с чудесным названием – Роща, там очень старый храм, где всё убранство деревянное, резное и старое: и алтарь резной, и иконы резные…)

Ехала в деревню – веселилась, а прибыв на место, – прослезилась: снег на участке почти сошёл, и я увидела, что весь мой прекрасный лужок перепахан кротами.

Я стала громко и визгливо произносить запрещённые правительством слова, что не помогло мне ни капельки. Явился – как джинн из бутылки – сочувствующий Изюм, сообщил, что «такого не было двадцать пять лет», и мгновенно выдал ноу-халяу:

Если раскопать две свежие кротовые норки, налить туда водички, засунуть по электроду и херакнуть разрядом в триста восемьдесят вольт, то кротов всех поубивает. Правда, нужны: дощечка, на которую становиться, полная резиновая экипировка и спец-какой-то электроусилитель, который может сделать только профессиональный электрик (имеется в виду, конечно, он сам). Я говорю: «Если тебя не шандарахнет вместе с кротами, ты озолотишься! Вся округа наверняка уже стонет! Что мой газон – у людей огороды гибнут! Давай, внедряй скорее в жизнь! Соверши прорыв к обогащению!»

Изюм мне – проникновенно, с чувством: «А когда?» И уточняет с тяжёлым таким вздохом: у него сегодня «нерепродуктивный день».

Вот сейчас предлагает мне купить квадроцикл (три тысячи долларов), с тем чтобы привязывать к нему газонокосилку (полторы тысячи долларов), и таким образом не ходить за ней пешком по участку. Чтобы утяжелить газонокосилку, нужно её колёса обмотать шлангом, в шланг залить что-нибудь для веса и утыкать шланг длинными гвоздями, которые в качестве бонуса произведут аэрацию газона. И он, Изюм, спаситель человечества, готов всё это ради меня сделать.

(Я: «И затем выкинуть на помойку».)

Но во имя справедливости надо заметить: при всей «нерепродуктивности дня» он починил мне подтекавшую в подвале батарею. Смазал какие-то петли на воротах и вообще, орлиным глазом спеца присматривает за всем на хозяйстве. Тоже, Ангел-Изюм, что бы я без него делала. Денег он с меня не берёт, говорит: «Это тебе бонус». Расплачиваюсь долгими вечерами выслушиванием всяческих идей, соображений и технических озарений, расшифровываю записи воспоминаний (чёрт меня дёрнул обещать ему от вашего имени вечную литературную память!), ублажаю чайком и так далее.

Он всерьёз озабочен будущей книгой. Приволок сумку, набитую семейными и личными его фотографиями, – сказал, для иллюстраций. Кроме фотографий, в сумке полно всякого: там и грамоты почётные, и какие-то справки-донесения, и любовное пионерское письмо, и визитки: «Давлетов Изюм Алмазович, начальник отдела по переработке и реализации вторичных ПЭТ-ресурсов». (Сразу вспоминается Шариков Полиграф Полиграфыч.) Архив, однако…

Я покопалась – рожи есть изумительные! В следующий приезд буду расспрашивать и записывать, непременно отсканирую избранные лица предков и пришлю полюбоваться. Надо сказать, что от юного Изюма нельзя оторвать глаз: лицо точёное, взгляд доверчивый и слегка растерянный. Чистый, трогательный, пропащий мальчик. А я ведь, Нина, специалист по чистым пропащим мальчикам. Когда-нибудь расскажу… Вот приеду, сядем с бутылочкой красного на вашем балконе, обращённом прямо на гору Елеонскую, где когда-то принял всю меру смертных страданий ещё один чистый пропащий мальчик… (Жалко, что вы не пьянчужка, Нина! Есть вещи в моей судьбе, о которых я могу говорить только после третьей рюмки.)

Но – Изюм. Он по-прежнему весь в сыре, даже сдаёт его в местный магазинчик. Говорит, покупают. Теперь хорошо бы завести козочек, но надо искать таких, которые «беременные внутри», – что бы это ни значило. Так что ищет.

«Для сыра очень важна упаковка, – говорит он. – Лучше всего чёрная матовая, это шикарно. И как конфета: человек разворачивает фантик, пьёт кофе из турки и кушает этот сыр…»

Нарисованная картина секунды две тешит его внутренний взор, затем – я вижу это по сморщенному лбу – мысль бежит дальше, дальше, видения крепнут и кристаллизуются в сверкающем будущем: «Но мой сыр должен иметь вокруг себя не пластмассовую среду, – продолжает он, – а, например, бамбуковую подставочку! И в комплекте – деревянную ложечку или вилочку… Или соорудить керамическую голову козы, – как тебе? Откидываешь крышку с рожками, а там внутри сыр. Или баранья голова такая, – хоба! – а в ней рёбрышки. Это же эстетично! Или рыбий хвост из фарфора, синий с золотом, а там…»

Далее минут десять ошеломительные дизайнерские картины сменяют одна другую…

«А когда идёт аранжировка стола, – победно завершает Изюм, – тут и положить чёрные салфетки!»

Общение с ним всегда заканчивается тягучей головной болью. Уйти он вовремя не может, и у меня непременно наступает момент полного обессилевания, когда я просто и ультимативно велю ему покинуть сцену. Но даже и после этого, уже открыв дверь веранды, с нижней ступени крыльца он оборачивается и говорит что-нибудь этакое:

«Вот узбеки. Считается, что им надо больше платить, потому что они не пьют. И я теперь не пью, однако в цене пока не вырос. Хотя свои первородные ноу-халяу готов дарить встречному-поперечному. Например. Петровна, ты видала, в ИКЕЕ что придумали? Из больших чашек сделали светильники. Сидишь ты на кухне, а у тебя над головой чашка перевёрнутая висит. Между прочим, в этом есть психологический эффект. Если ты сидишь под такой лампой, то, выпив чай, машинально переворачиваешь чашку вверх дном. И я решил: а что, если дальше пойти? Сделать поднос, на нём три чашки, тарелка, вилка, ложка. И – искусственная яичница! Красиво же? Ты когда на такой светильник посмотришь, мозг сбивается: воспринимает всё как ошибку. Ты сразу лихорадочно всё переворачиваешь на столе! Надо бы сделать и понаблюдать, как народ будет реагировать – Ванька, например. Или Лобзай. А вот если говно подвесить? Никакой гость вообще жрать не станет! Попробуй, Петровна, и ты застрахована от гостей на всю жизнь!»