Внутренний голос - Рени Флеминг

Я понятия не имела, что на меня нашло; я знала только, что нахожусь на грани нервного срыва. Помню, спустя пару недель после провала я сидела дома, в гостиной, у окна, смотрела на вековые деревья и молилась, чтобы меня наконец отпустило.

Я всегда была законченной оптимисткой, мне все было по плечу — и оттого эта боль особенно изматывала меня, хотя, наверное, она любого бы измотала. Я была в полном раздрае. Простейшие действия, как, например, одеться и накормить дочек завтраком, казались невыносимо сложными и требовали от меня поистине чудовищных усилий.

В разгар моего душевного кризиса «60 минут»[65] затеяли передачу о звездной жизни Рене Флеминг. Съемочная группа следовала за мной по пятам чуть ли не полгода, однако ж мне удавалось скрывать от них свое плачевное состояние. Помню, когда однажды утром они приехали на съемки ко мне домой, я отозвала в сторонку своего агента Мэри Лу Фальконе и сказала, что больше просто не выдержу. Меня трясло. Как со мной это бывает в особо тяжелые моменты, я «спустилась в туннель». Все происходило словно на огромном расстоянии от меня. Находясь в туннеле, я с трудом понимала, что говорят и хотят от меня окружающие. Этот симптом паники возникал нечасто и быстро проходил, но пугалась я не на шутку. Мэри Лу, моя верная помощница, посмотрела мне прямо в глаза с непоколебимой уверенностью, как могла бы это сделать Беверли, будь она рядом, и заявила: «Ты справишься». Она привела меня в порядок и отправила к журналистам.

За все это время я ни разу не остановилась, не пошла на попятную и не отменила ни одного концерта. Мне есть за что поблагодарить коллег, друзей и родственников, присматривавших за мной. Я часто думаю, что если бы тогда прекратила петь, то положила бы конец своей карьере — у меня просто не хватило бы сил продолжать. Теперь я пересматриваю тот выпуск «60 минут» и понимаю: никто и никогда в жизни бы не догадался, что всего за пять минут до съемки я стояла в ванной, смотрела в зеркало и твердила: «Не пойду к ним… Не пойду».

В тот период дочки были моей единственной отрадой. Они возвращались домой из школы со своими рисунками, книжками, болтовней, целовали меня, и я буквально растворялась в них. Когда они были рядом, я точно знала, кто я. Я — мать, которая любит своих детей.

Раньше приступы сценического страха настигали меня исключительно во время спектаклей. К началу же репетиций «Трамвая "Желание"» каждое интервью превращалось в настоящий кошмар. Раньше я всегда отшучивалась: «Вы хотите побеседовать с сопрано о ней самой? Не забудьте прервать меня через два часа, чтобы я успела на следующее интервью». А теперь я думала лишь о том, как бы успокоиться и выжать из себя пару связных предложений. Рассуждая о своей работе, я с ума сходила от волнения.

Удивительно, но роль Бланш Дюбуа, вместо того чтобы окончательно доконать меня, стала моим спасением. Случалось, я сомневалась в своем рассудке, в том, что когда-нибудь поправлюсь, и раздираемая страхами Бланш помогала мне выразить собственные потаенные ужасы. И конечно, невероятная удача, что рядом был Андре Превен, на которого я могла полностью положиться. Он оказывал мне бесконечную поддержку и умел меня успокоить как никто другой.

Состав спектакля был поистине звездный. Режиссер Колин Грэм благодаря хладнокровию и организованности сумел справиться с невероятно сложным с музыкальной и театральной точек зрения произведением всего за три недели. Партия Бланш идеально подходила мне, и никаких вокальных сложностей не возникло. Андре охотно согласился внести несколько изменений в тесситуру, добавил по моей просьбе немного ярких красок в прежде исполнявшиеся в среднем диапазоне пассажи и вообще проявлял удивительную готовность к сотрудничеству — большой плюс работы непосредственно с композитором. Мне оставалось лишь сосредоточиться и держать себя в руках во время предстоящей череды спектаклей.

К этому времени страх достиг нешуточных размеров. К счастью, самое страшное теперь начиналось задолго до собственно выхода на сцену. Ночью я просыпалась вся в поту и расхаживала в ужасе от одной мысли о предстоящем выступлении, но стоило мне выйти на сцену, внутренний голос произносил: «Ладно, она достаточно намучилась. Отступим на время и дадим ей нормально спеть».

Странный феномен, но благодаря ему я могла выступать. Противоположный вариант — прекрасно чувствовать себя вне сцены и впадать в ступор, едва ступив на нее, — нравился мне гораздо меньше. Я постоянно вспоминала историю о том, как Лоренс Оливье[66] остановился посреди представления, потому что просто не мог больше играть. Я боялась этого больше всего на свете, снова и снова воображала, как безмолвно и неподвижно столбом стою перед публикой, потом нахожу в себе силы выдавить: «Извините, я не могу» — и с жалким подобием достоинства удаляюсь со сцены.

Перед самым началом репетиций «Трамвая» я навестила в Нью-Йорке своего терапевта доктора Постли: «Умоляю, скажите, что у меня опухоль мозга». Это было шуткой лишь отчасти. Меня так часто трясло, что я начала думать, будто у меня и вправду не все в порядке со здоровьем. Он ответил, что, скорее всего, это просто (просто!) повышенная тревожность, и посоветовал обратиться к психиатру Эллен Холландер, специализирующейся на подобных случаях. В Сан-Франциско я чувствовала, что моя певческая карьера, не говоря уже обо всем остальном, висит на волоске, и каждый день беседовала с ней по телефону. Доктор Холландер очень поддержала меня в тот период и объяснила, что проблемы, связанные с успехом, возникают по совершенно разным причинам. Она рассказала мне об актрисе, которая прославилась в один день и тут же оставила профессию. Этот поступок оказался правильным, и она никогда о нем не жалела. Думаю, я бы сказала то же самое, если бы сошла с катушек, бросила все к чертовой матери и занялась преподаванием, — не сомневаюсь, я была бы счастлива. Я бы оглядывалась на свою жизнь и думала: «Да, это было прекрасно, но больше — ни за какие коврижки». Вспомните Барбару Стрейзанд, которая прерывала выступления больше чем на двадцать пять лет, Оливье (на семь) и Карли Саймон; а из классических музыкантов Карлоса Клайбера, Гленна Гульда и Розу Понсель[67] — все они покинули сцену относительно рано.

Психиатр объясняла мои страхи проделками подсознания, которое нашептывало мне: «Ты слишком далеко зашла. Куда это тебя понесло? Ты оторвалась от корней. По природе своей ты неудачница, второй призер, тебе не место здесь, на вершине». Этим синдромом страдают не только суперуспешные люди. Он может обрушиться и на официантку, получившую работу в престижном отеле, и на президента страны. Сколько артистов, достигнув успеха, плюют на карьеру, начинают пить, или принимать наркотики, или даже вовсе кончают с собой. Это во многом связано с успехом, хоть и не всегда объяснимо. Не случайно кризис наступил именно во время развода — моя психика не могла выдержать столько напастей сразу. Бракоразводный процесс и сам по себе не сахар, а если добавить сюда пошатнувшийся авторитет певицы, страх пустить карьеру под откос — конечно, это было чересчур.