Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря - Мэри Рено

– Во всяком случае, не ты. Но если в бродило попала такая закваска, как ты, в Элевсине могут перемениться обычаи. Подобные события случались в дни наших отцов, и об этом сложены песни.

Слова его пробудили думы, дремавшие в моем сердце. Моя победа действительно открывала теперь дорогу новому, и я был еще чересчур молод, чтобы смолчать об этом. Я загляделся на огонь, и он промолвил:

– К тому же мы можем посчитать тебя беспокойным соседом.

Мне понравилась его откровенность. Мы понимали друг друга.

– Мы едим быка твоего отца, – отвечал я, – заслуженную мною награду. Я не знаю, кто из нас хозяин, кто гость, но очаг этот сдружил нас.

Светлые глаза Пиласа пытливо заглянули мне в лицо, а потом он взял мою руку и пожал ее.

Огонь угасал; алые угли подернулись серым пеплом, на котором мерцало теперь лишь несколько золотых искр, сытые псы глодали кости. Вокруг стало тихо, и мы разговаривали, пригнувшись друг к другу. Оглядываясь, я видел своих минойцев, то и дело проверявших недреманным оком, не собираемся ли мы заняться любовью.

Мы согласились начать войну осенью и не дожидаться весны; подобно мне самому, Пилас был из тех, кто не медлил с воплощением своих решений.

– Попроси своего отца, – произнес я, – сказать, что он, мол, слышал, будто Керкион знает путь через Истм. Мои молодцы не захотят плестись сзади.

Он рассмеялся и обещал мне это. А потом мы легли спать; я устроился на животе, потому что спина болела. На следующее утро мы отправились по домам; а Пилас подарил мне свой рог, поверху окованный золотом. Спутники мои косились на нас, явно подозревая, что заснули чересчур рано.

В Элевсин мы вернулись как раз после полудня. Я видел, как смотрят на нас люди, восхищаясь головой дикой свиньи, которую двое моих парней вздели на копья. Мне надоело скрывать свои поступки подобно нашкодившему мальчишке.

В дневном зале дворца царицы не оказалось; она явно только что вышла: старшая нянька еще оставалась там с детьми и челнок свисал с ткацкого станка. Я поднялся наверх и обнаружил, что дверь в спальню заперта.

Со вспыхнувшим лицом я отправился прочь. Молодость не позволяла мне легко принять подобную выходку. Мне казалось, все царство немедленно узнает, что супруга моя может выставить меня, словно раба. Постучав второй раз, я услышал за дверью смешок служанки, а когда отвернулся от двери, увидел, как двое оказавшихся рядом слуг поспешно прячут улыбку. В постели она относилась ко мне много серьезней.

Передо мной была лестница, поднимавшаяся на крышу. Я взбежал по ступеням и посмотрел вниз – на царский двор. До него было недалеко, и, кроме женщины, сушившей в дальнем конце одежды, я никого не заметил. Скользнул между зубцами верхней стены, повис и разжал руки, научившись этому с детства. Я не упал и только чуть подвернул лодыжку; от боли этой не захромал, но лишь сильнее закипел гневом. Подбежав к окну спальни, я отбросил занавеси и увидел ее в ванне.

На миг я вернулся на десять лет назад, вспомнив комнату моей матери: такая же служанка с заколками и гребнем, платье, оставленное на ложе, душистый парок, поднимавшийся над муравленой красной глиной. Кожа матери была белее, и духи ее пахли свежестью и весной, она была и моложе, только я не думал об этом, услыхав шипящее дыхание царицы и увидев ее лицо.

Однажды в детстве наставник выпорол меня, когда я случайно залетел в его комнату в тот самый миг, когда девушка из дворца отпустила ему пощечину. Досталось мне преизрядно. И теперь я вновь явился не вовремя: даже приготовленная диадема была выше той, которую она обычно носила. Согнув колени в ванне, она в упор глядела на меня. Лишенное притираний лицо покрывали капельки воды. Одну ногу она выставила, чтобы служанка могла привести в порядок ногти. Я видел: она отплатит мне за это.

Царица отдернула ногу, заставив служанку уронить ножик.

– Выйди отсюда и жди, – бросила она. – Мы еще не готовы.

Словно бы я слуга. Большего мне и не требовалось.

– Забудем, госпожа, о том, что ты не вышла приветствовать меня. Тебе, конечно, что-нибудь помешало. Не будем вспоминать об этом. – И я сел на ее ложе.

Женщины дружно зашевелились. Но по тому, что ни одна не сдвинулась с места, я понял, как они боятся ее. В комнате моей матери сейчас началось бы смятение – как на голубятне, в которую забрался кот.

Она выпрямилась в своей ванне; я подобрал пурпурный лиф и принялся разглядывать вышивку.

– Прекрасная работа, госпожа сама вышивала?

Вставая, она дала знак одной из женщин, немедленно окутавшей ее белым полотном.

– Что за дерзость? Неужели рассудок оставил тебя? Вставай и убирайся прочь.

Взглянув на служанок, я отвечал:

– Поговорим, когда останемся наедине, госпожа. Не следует забывать о том, кто мы.

Тряхнув рыжей головой, прижимая полотно к телу, она бросилась ко мне. Не помню уже всех ее оскорблений; она обзывала меня варваром, конюхом, сыном коровьего вора, северной деревенщиной, дикарем, неспособным жить под домашним кровом. Возле двери, как стадо перепуганных овец, жались друг к другу женщины.

Вскочив, я крикнул им:

– Убирайтесь! – и так – с открытыми ртами – вытолкал всех за дверь. После чего немедленно задвинул засов.

Потом возвратился к ней и ухватил ее за локти, чтобы она не могла дотянуться до моих глаз.

– Уважаемая, – проговорил я, – мне никогда еще не доводилось бить женщину, но и никогда еще я не видел, чтобы она так забывалась. Не к чести мужа позволять своей жене оскорблять его, словно вора. Успокойся и не вынуждай меня учить тебя. Это не принесет удовольствия ни мне, ни тебе.

На мгновение она застыла в моих руках, от изумления открыв рот. Я знал, что стража неподалеку. Но ничего другого не оставалось: иначе она останется моей госпожой.

Когда глаза царицы обратились в сторону – она уже готова была крикнуть, – я зажал ей рот рукой. Она попыталась укусить меня, но я не отнял ладонь. Царица оказалась сильной для женщины. Борясь, мы споткнулись о ванну и, падая, перевернули ее, очутившись в мокрой луже на клетчатом полу посреди осколков горшков, свалившихся с банного столика, окруженные ароматами благовонных масел и мазей. Не перетянутый поясом кусок полотна намок в воде и сполз вниз. «Хоть однажды в этой комнате, – подумал я, – желать будет мужчина». И в этот же миг ощутил острую боль в плече, словно бы меня ужалила пчела. Оказалось, что царица дотянулась до упавшего ножика для ногтей. Не слишком-то длинного лезвия хватило бы, впрочем, чтобы достать до сердца, однако я дернулся и тем помешал ей.

Кровь растеклась по влажному полотну крупными алыми пятнами. Но я не отпустил руку от ее рта.

– Подумай, прежде чем позвать на помощь, – заметил я. – Твоя стража за дверью, но мой кинжал куда ближе. Если ты до времени отошлешь меня вниз, клянусь Зевсом, я прихвачу тебя с собой.