Давайте напишем что-нибудь - Евгений Клюев

И о многом другом рассказывал он в свойственной только ему неторопливой манере. О вреде курения, о пользе вегетарианства, о предтечах импрессионизма, в частности, об Эдуарде Мане с его «Завтраком на траве», о самобытной культуре эскимосов.

Увы, темные и тупые правоглазые не вняли его речам. С рычанием бросились они на человека в трусах, но, не успев пробежать и метра, пали, сраженные меткими стрелами левоглазых. Да, они не понимали по-русски, эти милые левоглазые, но речь человека в трусах услышали сердцем, причем издалека, – и она, речь эта, прозвучала для них музыкой сфер.

– Мурамбу-дамбу-амбу! – воскликнули они.

– Какой выразительный язык! – заметил на том же языке, вмиг овладев им раз и навсегда, человек в трусах.

В эту минуту всем стало понятно, что в борьбе правоглазых и левоглазых победили левоглазые. Победил прогресс. Победил разум. Победила жизнь.

Нет, ну какой же он все-таки молодец, наш с вами Деткин-Вклеткин! Какая все-таки умница! Проницательный читатель уже, наверное, догадался, что это была она. То есть умница, я имею в виду. То есть Деткин-Вклеткин.

Когда настоящее художественное произведение еще не началось, образ Деткин-Вклеткина, признаюсь, сильно настораживал меня. Я считал, что он нежизнеспособен. Что он вял и рефлексивен.

Что он аморфен. И я решил как можно скорее принести Деткин-Вклеткина в жертву. Все равно кому… первому, кто под руку подвернется!

Я не учел лишь одного – Силы Любви. Любовь творит чудеса, и приведенный случай не исключение. Весь в трусах, с дамским пистолетом в руках (где он взял этот пистолет, черт его знает!) Деткин-Вклеткин один-одинешенек ворвался в становище врагов и защитил там самое дорогое, что есть у его возлюбленной – то есть у Марты, если кто не понял! – идею Абсолютно Правильной Окружности из спичек. Не случайно, видимо, говорят: любить – значит делать общее дело.

Впрочем, я думаю, что читатель сильно заинтригован появлением Деткин-Вклеткина на южной оконечности африканского континента. И пора бы уже объяснить, наконец, сей географический фокус. Объясняю. (Не знаю, правда, как это у меня получится: Деткин-Вклеткин возник там настолько неожиданно, что мне едва ли удастся свести концы с концами; художественное произведение… оно все же не резиновое! Многие романисты, кстати, игнорируют этот факт, считая само собой разумеющимся, что иные герои резво скачут из одного места в другое – вопреки всем возможностям человеческой природы и естественных наук. Но так поступают обычно легкомысленные и безответственные художники слова. Вдумчивые же и ответственные оказываются способными настолько задурить читателю голову, что прыжок героя с одного континента на другой будет воспринят не только как оправданный, но и как просто сам собой разумеющийся. Тут важно то, долго ли автор литературного произведения предается объяснениям, и ясно одно: чем дольше, тем лучше. Читатель – существо слабое и быстро утомляемое: утомившись, он готов принять за чистую монету не только монету не вполне чистую, но и вовсе не монету. Именно так я и предлагаю поступить вам, дорогие мои, ибо вы даже не подозреваете о том, какие мощные механизмы находятся в руках маньяков, именуемых писателями. Тут я, пожалуй, и закрою уже скобки, если вы еще помните, что они у нас открыты.)

Стало быть, что ж… Когда Редингот спровадил в сумасшедший дом обезумевшую Марту и вернулся назад, Деткин-Вклеткин решил: я закончу дело, начатое обезумевшей Мартой. Он на лету подхватил недописанную стенограмму и принялся дописывать ее. Между тем участники Умственных Игрищ вели себя просто дико, прижимая к груди – к грудям – незаконно попавшие к ним шары и отказываясь снова положить их в барабан. Кстати, безобразное свое поведение они мотивировали тем, что барабан все равно разбился при падении со сцены в зал… и возразить им на это было, увы, нечего. Никого, казалось, не заботил тот факт, что шары, на которых обозначены самые трудные участки траектории Абсолютно Правильной Окружности из спичек, бесхозно катаются по полу.

– Вот скотство! – к Деткин-Вклеткину на крыльях любви подлетела крупная собака. – Я так и знал, что этим все кончится, всегда этим кончается. А Вы знали, Человек в трусах?

– Я не знал, – ответил Деткин-Вклеткин, стенографируя происходящее.

– Просто ума не приложу, что делать… Вообще-то мне предписано осуществлять контроль за ходом жеребьевки. Может быть, мне искусать тут всех? – Собака тревожно посмотрела по сторонам. – Пожалуй, начну с Вас, – обратилась она к Деткин-Вклеткину, – потому что у Вас почти все тело голое.

Деткин-Вклеткин вздрогнул, почувствовав укус в голень, но сосредоточиваться на чувстве боли не стал, а продолжал стенографировать, как и стенографировал.

– Если я всех так вот по разику кусну, выразительно получится? – спросила собака.

– Если именно так, то выразительно, – сердечно заверил его Деткин-Вклеткин. – Кусайте.

В дверях возник Редингот.

– Слава Богу! – вскричала собака. – Наконец все станет на свои места.

И действительно: увидев Редингота, участники Умственных Игрищ быстро стали на свои места.

Редингот подошел к столу и объявил:

– Сейчас мне срочно требуется уйти восвояси, это мой долг. Но прежде чем я туда уйду, я хотел бы закончить начатую мною процедуру как можно быстрее.

– Я было собрался искусать всех, – шепнул Рединготу в пол-уха Сын Бернар.

– Хорошая мысль, – вполголоса одобрил Редингот. Потом сказал во весь голос: – Пока я тут разбираюсь с картой, прошу всех присутствующих выстроиться в очередь и по одному подходить к Сын Бернару. Он решил тут искусать всех до одного. Тем одним, до которого он будет кусать, прошу считать меня. Меня кусать ни к чему, я уже укушен. Чтобы сэкономить время, прошу каждого, кто подходит к Сын Бернару, заранее приготовлять то место, в которое он предпочитает быть укушенным.

– Мягкое место, чур, не подставлять, – предупредил Сын Бернар. – Кусать туда не буду: не люблю.

Редингот взялся за изучение карты, а вокруг него кольцом обвилась чуть живая от страха очередь. Короткий крик знаменовал начало каждой конкретной процедуры искусывания. Короткий крик знаменовал и ее завершение. Держась кто за что горазд, укушенные люди рассаживались по местам. Некоторые плакали.

– Ну, что ж, – сказал Редингот, не обращая внимания на плач, – анализ карты убедил меня в подлости всех здесь присутствующих. Но я не буду говорить об этом ни слова. Я скажу о другом: чуден Днепр при тихой погоде. А теперь пусть ко мне подойдут те, кто готов работать в наиболее трудных условиях. Кто первый?

– Я первый, – тихо сказал человек в трусах.

– Кто Вы, человек в трусах? – спросил Редингот.

– Это неважно, – сказал человек в трусах. – Я просто один из нас.

– Вижу, – не солгал Редингот.

– В данный момент я стенографистка, поскольку Марта сложила с себя эти обязанности на стол… Выбираю самый трудный участок.