Иджим - Роман Сенчин

Наверняка в одной из абаканских газет, на последней странице, напечатают фотографию Сергея Александровича и текст, что «ушел и не вернулся», приметы, номер телефона для сообщений. Наверняка родные будут переживать, жена раскается, закорит себя за ссоры… С каким-то странным, неприятным интересом и удовольствием Деев представлял это, стараясь увериться, что совсем не для того он хочет сбежать, потеряться; нет, он просто-напросто хочет другой жизни, он устал. Устал от людей, от квартиры, машины, работы, всего того, что составляет его работу и отдых, составляло пятьдесят с лишним лет. А он ведь еще не знает землю, ту природу, где человек не хозяин; он никогда не охотился, не собирал грибы, даже леску на крючок привязать правильно не умеет. Пора пробовать.

И вот сентябрь, уже сентябрь. Вот-вот в Саянах выпадет снег. Хвоя на соснах и кедраче темнеет, становится почти синей, опушка лиственниц посерела, а листья черемух, берез, осин раскрасились веселым багрянцем, желтизной, сыроватым, молодым золотом. Воздух свежий, в нем все меньше аромата трав, явно потягивает холодом; по небу гуляют сизые комья туч… Деев совершает рейс из Абакана в Кызыл. Далеко, видимо, не последний рейс – очередной.

Вчера он равнодушно наблюдал, как загружают кузов его «КамАЗа» какими-то ящиками, сегодня утром получил путевку, перебросился обычными приветствиями со знакомыми ребятами, перекурил по традиции с механиком, а потом сел за руль, повернул вправо ключ зажигания…

Сейчас он свернет с гладкого, ухоженного асфальта на давно не ремонтируемый, доберется до разрушенного моста, взвалит на плечи рюкзак с необходимым для одинокой, таежной жизни добром… Сколько еще таких рейсов?… Скорей бы купить ружье и тогда – тогда, наверное, он решится не возвращаться…

2001 г.

Середина декабря – самое скучное, сонное время. Деревня, спрятавшись в низине по берегу пруда, съежившись, укрылась снегом. Избы превратились в большие сугробы, из них плотными серыми столбами поднимаются вверх дымы. Холодное, мутно-красное солнце – на него и в полдень можно смотреть не щурясь, – проползает по краешку неба и равнодушно закатывается за гору, оставляя на небе, тяжелом и низком, на сухом колючем снегу багряные разводы. Разводы эти обещают назавтра мороз.

Люди прячутся по домам, смотрят телевизор, едят и спят. Забот немного – следить за оставленной в зиму скотиной, поддерживать тепло в жилище да еще расчищать тропинки в ограде и к колодцу после снегопадов. А так, что еще делать…

Вечер тихий и спокойный. Длиннющий. Собаки свернулись в своих тесных будках, сунули морду под хвост. Ничего не хотят слышать и видеть. Их особо и не тревожат. Редко-редко в эту пору встретишь прохожего, еще реже проскрипят по насту полозья саней, которые тащит равнодушная, в каплях замерзшего пота, с бахромой инея на морде лошадка.

Вот уже стемнело совсем, небо изрябили зеренки звезд, а глянешь на часы – и шести нет…

– Да, открыто!

Обитая клеенкой дверь запищала, поддалась трудно, скребя половицы сенок. В кухню ворвался белесый ком пара, секунду-другую клубился и, когда дверь закрылась, исчез.

– Здоро€венько! – Гость нашел взглядом сидящего за столом хозяина. – А я вот к тебе, Игорек. Можно?

– Проходите, Юрий Васильевич. Хм… проходите, конечно.

Юрий Васильевич ответно мыкнул, потопал о коврик, стряхивая с валенок крупинки снега.

– Дверь-то подладить бы надо, – заметил, – скоро, гляди, и совсем не сдвинешь.

– Разбухла, – равнодушно объяснил хозяин. – С одной стороны тепло, с другой – мороз. Перекорежило.

– М-да…

– Раздевайтесь, у меня чай как раз заварился.

– У-у, дело! – Юрий Васильевич снял шапку, коротенькую, на искусственном меху шубейку. – Что, пишешь все? – кивнул на заваленный бумагами стол.

– Так… – Хозяин подставил ему единственный стул, сам сел на табуретку.

Устроившись, Юрий Васильевич раскрыл портсигар с двумя сплетшимися в танце журавлями на крышке.

– Закуривай, Игорек, я тут днем накрутил.

– О, спасибо! У меня сигареты кончились, а эти вот штуки никак делать не научусь. Расползаются.

– Для всего способность нужна. У тебя к одному способность, у меня, например, к другому. Тем, Игорек, и живем.

Закурили, не спеша втягивали едкий, драконящий горло и в то же время ароматный и сладковатый дым самосада.

Юрию Васильевичу за пятьдесят. Он крепкий, неповоротливый, с широким, изрезанным морщинами лицом, седоватой щетиной на скулах. Двигается тяжело, всегда как бы устало, и хотя на самом деле невысок и совсем не толст, но кажется большим, грузным в этой маленькой комнате-кухонке, рядом с сухощавым, длинноволосым и бородатым, в истертом плюшевом пиджачке в черную и салатную полоски, всегда словно обиженным на что-то Игорем – Игорьком.

– Помешал небось? – Юрий Васильевич опять кивнул на бумаги. – Ты извини…

– Да нет, чему тут мешать…

– Не скажи, не скажи.

Хозяин сунул бумаги в лежащий на кровати фанерный чемодан, спросил с показным интересом:

– Как там погодка?

– Да как – морозит вовсю. Шел вот, чуть нос не отпал… Хотя лучше пускай счас морозит, чем в апреле. Декабрь – он на то и декабрь… Весной-то, чую, предстоят дела… – Юрий Васильевич досадливо покряхтел. – Тут моя понасмотрелась на этих, на Калашовых, как они в том годе теплиц понаделали, всё в целлофане, и тоже решила вот… Кхе-хе… Собирается после Нового года в первое полнолуние рассаду сеять. Помидорчики, перец… Ящиков заставила наколотить, все доски извел… Захотелось ей, видишь ли, чтоб помидоров как картошки было. Сдурела на старость.

Гость разошелся, увлекся хотя бы заочным спором с женой, а ведь думал, закурив, сразу предложить Игорьку сообразить насчет выпивки.

– Я ей говорю: «Целлофан этот покупай, но на свою пенсю. – Она ж у меня на инвалидности, больная вся. – Он бешены деньги стоит, а рвется легче бумаги. Накупить его, а потом сидеть, что ли, голодом? Помидоры, еслив даже и уродятся, они все же не хлеб». Не понимает. – Достал еще самокрутку, покатал промеж шершавых ладоней, но раскуривать пока что не стал. – Пуска-ай подурит… Эти Калашовы, видать, матерые, наловчились в своем Казахстане, и машина у их – сел и поехал в городе торговать. А нам-то куда? Нам с ей и с десяти корней хватит, дети у тех же Калашовых купят, слава богу, могут позволить себе. Работают, зарабатывают… А тут эти туманы еще чёртовы от комбината, сам видишь, картошка и та после их чернет, а она – помидоры… А отдуваться кому? У нее-то приступы по три раза в неделю. Значит, опять я… Помидорщица тоже… – Юрий Васильевич тяжко вздохнул и тем же расстроенным голосом предложил: – Давай, Игорек, что ли, пропустим маленько. У? С устатку, после рабочего дня.

– У меня денег нет, – виновато-уныло развел руки хозяин.

– Да не, у меня-то есть. Полкуля комбикорма тут пихнул одним. Все равно крысы сожрут, так хоть с пользой… Посидим тихонечко, побеседуем.