Точка отсчета - Патрисия Корнуэлл

— У меня еще остались кое-какие дела. И уж меньше всего мне хочется отвлекать вас от обеда в церкви. У меня и без того хватает проблем с Богом.

— Тогда спокойной ночи, — сказала Роуз. — До завтра.

* * *

Звук ее шагов растворился где-то в конце коридора, и меня обступила тишина, нарушаемая лишь шорохом перекладываемых с места на место бумаг. В какой-то момент я вспомнила Бентона, но отогнала желание позвонить ему, потому что расслабляться было еще рано или, может быть, потому что я еще просто не была готова снова почувствовать себя человеком. Трудно все-таки ощущать себя нормальной личностью с нормальными эмоциями, когда собираешься сварить человеческие останки в том, что, по сути дела, представляет собой большую кастрюлю. В начале восьмого я прошла по коридору в декомпозиционную, находящуюся неподалеку от холодильника.

Я открыла дверь и вошла в небольшое помещение, представлявшее собой прозекторскую с морозильником и специальной вентиляцией. Останки лежали на передвижном столе, прикрытые простыней. Неподалеку на электрической плите стоял наполненный водой сорокаквартовый бак. Я надела маску и перчатки и включила плиту, поставив регулятор на минимальную мощность, чтобы не повредить кости еще больше. В воду я положила две мерные ложки стирального порошка и чашку отбеливателя для ускорения процесса отделения волокнистых мембран, хрящей и жира.

Я отвернула простыню — передо мной лежал очищенный от тканей скелет с обезображенными, похожими на обгорелые обрубки конечностями. Сначала я положила в бак берцовые и бедренные кости, потом тазовые, затем части черепа. За ними последовали позвоночник и ребра. Вода стала нагреваться, и над баком поднимался едкий пар. Мне нужно было увидеть ее голые, обнаженные кости, потому что они могли сказать мне кое-что, а сделать это как-то по-другому было невозможно.

Некоторое время я сидела в комнате, слушая, как вытяжной колпак всасывает насыщенный парами воздух. Я устала. Я чувствовала себя опустошенной и одинокой. Вода закипала, и то, что осталось от женщины, которая, по моему мнению, была убита, начало перерабатываться в нечто недостойное и унизительное для человека.

— О Господи, — прошептала я, как будто Бог мог меня слышать. — Благослови ее, где она ни есть.

Трудно представить себе человеческое существо, от которого остались варящиеся в котле кости, и чем больше я думала об этом, тем сумрачнее становилось у меня на душе. Кто-то любил эту женщину, и она достигла чего-то в жизни, прежде чем ее тело и все, что составляло ее сущность, было безжалостно и грубо отобрано у нее. Я всегда старалась отгонять ненависть, не допускать ее в сердце, но сейчас ничего не могла с собой поделать. Да, я ненавидела тех злобных садистов, чьей целью было калечить жизнь и забирать ее у других, как будто эта жизнь принадлежала им. Да, я тяжело переносила казни, но лишь потому, что они воскрешали жестокие, бесчеловечные преступления и напоминали о жертвах, которых общество уже почти забыло.

Горячий, влажный пар наполнял воздух тошнотворной вонью, и, глядя на этот пар, я представляла худенькую и высокую женщину со светлыми волосами, в джинсах и высоких ботинках со шнуровкой. В заднем кармане у нее лежало платиновое кольцо, но ее кисти сгорели, и мне подумалось, что я, может быть, так никогда и не узнаю размер ее пальцев. И все же последнее казалось мне маловероятным. Судя по всему, Филдинг прав, и мне придется задать Спарксу еще один вопрос.

Размышляя о ее ранах, я попробовала представить, как несчастная могла получить их и почему вообще оказалась в ванной в не совсем подходящем для этой комнаты виде. На ней были джинсы, найденная молния оказалась застегнутой. По вплавившейся в плоть синтетической ткани я сделала вывод о том, что и грудь ее не была обнажена. Два этих обстоятельства если и не исключали возможность сексуальной агрессии, то, во всяком случае, служили серьезными аргументами против нее.

Я разглядывала кости сквозь завесу пара, когда зазвонил телефон. Первой мыслью было, что звонят из какого-то похоронного бюро, но потом я вспомнила о таинственных утренних звонках, настороживших Раффина. Снимая трубку, я почти ожидала молчания.

— Да.

— Ага, — ответил Марино.

— Ох, — вздохнула я. — Извини, подумала, что кто-то снова взялся за свои штучки.

— Какие еще штучки?

— Потом объясню. Что случилось? Почему звонишь?

— Сижу на твоей стоянке. Надеюсь, меня впустят?

— Уже иду.

Честно говоря, мне даже стало легче. Находиться одной в морге, да еще заниматься малоприятным делом — не самое веселое времяпрепровождение. Я поспешила в гараж и нажала кнопку на стене. Громадная дверь стала медленно подниматься, и Марино, не дожидаясь, пока она поднимется полностью, проскользнул под ней. За его спиной мутно светили фонари. Небо снова заволокло предвещавшими дождь тучами.

— Почему так задерживаешься? — как обычно, ворчливо спросил Марино, затягиваясь сигаретой.

— В моем офисе не курят, — напомнила я.

— Можно подумать, здешние клиенты такие уж противники пассивного курения, — усмехнулся он.

— Кое-кто здесь еще дышит.

Капитан бросил окурок на бетонный пол и раздраженно растер его каблуком, как будто впервые в жизни встретил такой, по его мнению, бездушный прием. Вообще же наше рутинное препирательство давно превратилось в стандартную процедуру, которая неким не поддающимся логическому объяснению образом закрепляла нашу привязанность друг к другу. Я не сомневалась, что Марино может даже обидеться, если я не стану придираться к нему.

— Пойдем в декомпозиционную, — сказала я, закрывая дверь. — У меня там небольшое дело.

— Надо было так и сказать, — жалобно простонал он. — Я бы лучше поговорил с тобой по телефону.

— Не беспокойся, все не так уж плохо. Я просто очищаю косточки.

— Тебе, может, и ничего, но я никак не привыкну к запаху вареной человечины.

В декомпозиционной я вручила Марино маску и, заглянув в бак, уменьшила температуру, чтобы вода не забурлила и кости не бились ни друг о друга, ни о стенки бака. Капитан тем временем повязал маску и надел одноразовые перчатки. Мне всегда казались смешными такие меры предосторожности в отношении внешних угроз здоровью, тогда как главную опасность для Марино представлял как раз тот самый образ жизни, который он вел и от которого упорно не желал отступать. Одетый в брюки цвета хаки и белую рубашку с галстуком, он тем не менее привычно потел, а судя по пятну на воротничке, еще и подвергся нападению со стороны кетчупа.

— У меня для тебя кое-что интересненькое, док, — сказал Марино, прислоняясь к сияющей белизной раковине. — Мы навели справки о сгоревшем возле дома Кеннета Спаркса «мерседесе» и установили модель — «Бенц-240Д» синего цвета. Спидометр перекручивали по крайней мере дважды. Зарегистрирован на имя некоего доктора Ньютона Джойса из Уилмингтона, штат Северная Каролина. В телефонной книге он есть, но я попал только на автоответчик.