Дикий порт - Олег Серегин

— Сейчас очередное внеплановое закончится, — жизнерадостно сообщил Патрик. Он тоже был преисполнен симпатии к бытию в целом, включая морковку и сержантов.

— Ну-ну, — одобрил Лакки.

«А ведь он не удивлён, — подумал Маунг, — он и ждал чего-то подобного, похоже…»

Неожиданно первый пилот понял, что сам — тоже ждал. Несколько минут он чувствовал себя странно и нехорошо, а потом пришли безмятежная уверенность и покой. Увидев на экранах флагман Луговского, Кхин почувствовал облегчение и усталость, но не изумление, как второй или Морески. Маунг думал о загадках человеческой психики, когда сканирование завершилось и координаты стали точнее.

Морески присвистнул.

Любопытство пересилило: Кхин открыл глаза, но первым делом всё же глянул на сержанта. У Лакки был вид вернувшегося с приключений кота: дикий, но довольный.

— Ite, missa est, — сказал Джек Лэнгсон, глядясь в экран, и тем же тоном священника, отпускающего грехи, закончил, — идите нахрен, дети мои.

«Большая свита» меняла строй. Сканеры зафиксировали самое начало перегруппировки, но и по этим данным становилось ясно: ррит уходят.

Уходят, даже не выстрелив.

— Ну вот, — обиделся Лакки. — Сваливают… Очко взыграло. А я ожерелье хотел!

— Какое ожерелье? — изумился Морески.

— Т’нерхмино, — объяснил сержант, ухмыляясь. — Форменное ожерелье командующего армией. За него знаешь сколько денег бы отвалили!

Морески закрыл глаза и помотал головой, не в силах определить словом как Джека, так и джеково отношение к миру.

Приближался «AncientSun».

В медотсеке, в полной темноте сидела Айфиджениа Никас, обняв гитару. Молча, неподвижно, в предельной усталости, и с одной стороны от неё был человек всего с половиной жизни, а с другой — человек, который уже умер.

Струйка крови побежала из левой ноздри. Почти тотчас — из правой. Айфиджениа знала по опыту: после игры на ТЕХ струнах кровотечение могло продлиться много часов. Если без медикаментов. Поэтому нужно встать и затампонировать ноздри, и выпить кровоостанавливающего… Выше сил было даже поднять руку и вытереть ручеёк, капающий на обечайку гитары.

Собраться. Положить гитару на пол. Прилечь. На пять минут. Потом встать и пойти за таблеткой. По пути проведать Тери. Только потом лечь… глаза закрывались, на разум ступала тьма, чёрные капли стекали по лазерным наклейкам на передней деке. Ифе, чудом сохраняя равновесие, сидела — с полуоткрытым окровавленным ртом, в глубоком обмороке.

Она пела жизнь и спела её.

— Ты чего? — прошептал Майк, сгорбившись над девичьим плечом.

Он не кинулся сразу вслед за Лилен; Майк был шокирован, растерян, испуган, но с самого рождения внешние события касались его сознания только вскользь; перехватить дыхание и стиснуть сердце когтями могло лишь чувство, родившееся в самом Майке. Вдохновение, ярость, любовь.

Проще говоря, Макферсон отличался изрядной толстокожестью.

Удивительно, как быстро Лилен поверила в самое худшее. Он подумал, что сам на её месте сначала попытался бы разбудить, прощупать пульс, проверить зрачки на реакцию… у местера Вольфа, конечно, потому что на местре Вольф биопластик, а он не считает нужным отделяться от кожи ещё спустя три часа после смерти.

Но Лилен рухнула разом в самую чёрную уверенность. Майк не знал, почему. Не знал, отчего так сразу и безоговорочно поверил. Что с этим делать, тоже не знал; он оказывался хорошим психологом там, где речь шла о достоверности актёрской игры и теоретических выкладках, но за пределами игр был беспомощен.

Мучила неловкость. Майк очень любил Лилен, но не мог разделить её чувства и не мог отстраниться, оставив с ними наедине. Он уважал старших Вольфов с тех пор, как впервые о них услышал, и успел проникнуться к ним симпатией — но родителями они приходились Лилен.

Человеческая смерть вообще не вызывала у Майка сильных эмоций. Таким уж он уродился: у него отняли одни дары, чтобы заменить другими.

Лилен сидела на земле. Волосы закрывали лицо, падали на сложенные руки, и Майк ненавидел себя за то, что даже сейчас видит кадр.

— Ты чего? — повторил он и, не находя других слов, спросил: — Что значит — Нитокрис?

— Сам увидишь, — бесстрастно ответила Лилен. И вдруг заорала, — она должна была знать! Она не могла не знать! Это она допустила!

Майк обнял девушку — торопливо, бережно, словно нервного зверька, и Лилен чуть не отшвырнула его, резко вскочив. Обернулась в сторону пляжа.

— Проснулась, — яростно прошипела она. — Куда она смотрела?!

Майк моргал. Мало не видеть, он даже ничего не слышал.

Нитокрис, если и приближалась, то приближалась бесшумно.

— Ну ладно, — почти спокойно сказала Лилен. — Час так час. — И, косо глянув на спутника, пояснила, — они спали. Проснулись, и теперь она кормит мелюзгу. Это для неё важнее.

— Нитокрис — Великая Мать? — трепеща, осмелился переспросить Майк.

— Где ты этой ерунды нахватался? — буркнула Лилен. — Самка и самка. Старая. А вот где Малыш? Он-то где был? Где Малыш?!

«Откуда ты знаешь, что делает Великая Мать?» — прыгнуло Майку на язык, но он, давясь любопытством, проглотил вопрос.

— А где он обычно бывает?

— Бегает, — неопределённо повела рукой девушка.

— Он мог далеко убежать?

— Только за кем-то.

— А ты не можешь его почувствовать? Как экстрим-оператор?

— Я же не мама!

— А следов нет?

— Мы их затоптали.

— Ну что ж, — со вздохом сказал Майк. — Остаётся поступить глупо. — И завопил во всю глотку: — Малыш!!

Лилен подпрыгнула.

Она услышала. Проклятый Майк, сообразивший поступить глупо. «Я просто одурела», — ревниво подумала Лилен, точно кто-то уличал её в тупоумии.

Малыш звал. Уже давно. Звал хоть кого-нибудь, умоляя, жалуясь, плача — инстинкт гласил, что на этот зов, разъярённая, явится мать рода во главе своих мужей и детей; но единственная принцесса этого дракона никогда не могла защитить его, а теперь не могла и утешить…

Лилен зачарованно побрела к нему.

В дом.

В залу, где с вечера сидел Дитрих Вольф, где сох ковёр, на который Янина выронила полную чашку чая, а дисплей мерцал фотографиями цветов и скал.

Майк шагнул следом, неловкий, сопящий и ничтожный. Лилен спиной чувствовала, что режиссёр думает, и думает не просто так — анализирует, собирает детали в паззл, решает задачу; она одновременно была благодарна ему за это и ненавидела его. В глубине души казалось противоестественным искать решение: его надо было почуять. Она чуяла — горлом, диафрагмой, маткой — но решить не могла.