Фиалки цветут зимой - Дельфина Пессан

дорогая Маргерит!

Когда она это сказала, на смену ярости и обиде, отравлявшим мне сердце с тех пор, как я прочитала чертовы письма, пришли какие-то невообразимые чувства. Я обняла Виолетт, осторожно прижала к себе ее хрупкое тело. Она ответила на мои объятия, ее руки обхватили меня и растопили осколки льда у меня в груди.

Я заплакала. Но не от злости: я заплакала по своему потерянному детству.

Я заплакала потому, что моей семьи, какой я ее знала раньше, больше не существовало.

Я заплакала потому, что бабушка, которую я сейчас обнимала, стала для меня очень важным человеком.

Я заплакала потому, что боялась ее отпустить и больше никогда не увидеть.

Я прошептала между всхлипами:

– И я, я тоже вас очень полюбила.

Глава 29. Предварительное распоряжение

С минуту я прижимала ее к себе, дожидаясь, пока утихнут слезы. От нежности к этой малышке меня буквально разрывало на части. Удивительно: вроде бы я утешала ее, но отчего-то и меня это тоже успокаивало. Наконец она высвободилась и тряхнула алыми волосами:

– Мне пора бежать.

– Подожди.

Надо было ее отпустить. Но что, если мы видимся в последний раз?

– Подожди, – повторила я чуть тише. – Тебе получше?

Она кивнула: глаза красные, нос сопливый. Я протянула ей платок, квадрат ткани с вышитыми цветами, доставшийся мне от матери, – теперь таких не делают.

– Я же его испачкаю, – запротестовала она, и я пожала плечами.

Сказала, что она может оставить его себе.

– Если я правильно понимаю, ты злилась на папу, который был за рулем, когда вы попали в аварию. А теперь обижаешься на мать, потому что обнаружила ту часть ее жизни, о которой даже не догадывалась. Все так?

Она кивнула, выжидая, к чему я веду. Я пыталась распутать клубок ее чувств, вспоминая, как сама смогла после праздника наконец-то поговорить с сыном.

– Да-а, многовато ярости для такого юного человека.

Она возмущенно отпрянула.

– Да говорю же: мама предала папу! Это из-за нее они в тот день поссорились, и…

– Ладно. Произошла ссора, а за ней – авария. Твоя мама – не та идеальная мать, какой ты ее считала, а папа – не чудовище, которое ее убило, как ты думала раньше.

Маргерит открыла и снова закрыла рот, не произнеся ни звука. И я подумала: ага!

Я понимала, что причиняю ей боль, но все же решила вбить гвоздь покрепче.

– Я тоже не идеальная мать. Я пыталась ею стать и соврала сыну, потому что надеялась, что этим его уберегу. Думаю, мы просто делаем все, что в наших силах.

Малышка скрестила руки на груди и тяжело вздохнула:

– Слушайте, ну я уже просто не знаю. Я подумаю надо всем этим, и мы продолжим разговор, когда вы вернетесь.

Она медленно проводила меня до кресла.

– Ведь вы же вернетесь, правда?

– Конечно, вернусь, – пообещала я ей, хотя совсем не была в этом уверена.

Она предложила помочь мне с одеждой, но я заверила ее, что справлюсь сама. Она поцеловала меня в щеку – невесомо, точно бабочка коснулась крылом, – и пообещала, что будет здесь, когда я вернусь. У меня сдавило горло, я с трудом выговорила «пока!» и вдруг подумала, что мне, пожалуй, вообще никогда не нравилось говорить «до свидания».

Я вывожу слова на бумаге с усердием ученицы, которая должна сдать работу. Сижу и пишу на коленке. Не хочу ложиться в больничную кровать, лучше подожду, пока у меня не будет выбора.

Выбор. Именно ради того, чтобы у меня был выбор, я и решила написать в тетради черновик письма, которое потом перепишу начисто. Начинаю с готовой формулировки, стараясь удержать дрожь в руке:

Я, нижеподписавшаяся мадам Флоран Виолетт, 25 февраля 1933 года рождения, желаю настоящим документом изложить предварительные распоряжения на случай, если в дальнейшем буду не в состоянии выразить свою волю.

«Предварительные распоряжения» – какая странная формулировка. Я бы предпочла называть это своей «последней волей» – выражение хоть и старомодное, но оно гораздо больше соответствует тому, что я сейчас чувствую.

Я не планирую умирать и рассчитываю сделать все, что в моих силах, чтобы предотвратить такой поворот событий, но я достаточно стара, чтобы понимать: не все будет в моей власти. Поэтому, как полагается, я «предваряю».

Прежде чем начать писать это письмо, я составила для себя списки – чтобы четче видеть картину. Первый – «Список моих страхов». Страх, который пришел мне в голову совершенно спонтанно: «Я боюсь умирать». Хотя все это не слишком-то весело, фразы текут из-под пера и действуют на меня утешительно. Думать о смерти – значит уже ее приручать. Я понимаю, что ее вполне можно укротить. Страшной она становится, только если не решаешься выйти из тени. Так что я продолжаю список:

• Я боюсь умирать

• Я боюсь страдать

• Я боюсь, что это затянется

• Я боюсь умереть в одиночестве

• Я боюсь, что меня подключат к аппарату искусственного поддержания жизни

Перечитав написанное, я поняла, что больше всего боюсь не смерти. Нет, мой главный страх – это умереть плохо. Поэтому в письме, которое я передам врачу через Антуана, я написала так:

• Я заявляю, что составляю этот документ о своих предварительных распоряжениях, находясь в здравом уме и твердой памяти, и делаю это по собственной воле, а не по принуждению.

• Я желаю, чтобы мне эффективно облегчали страдания, даже если это может привести к сокращению моей жизни.

• Я не желаю, чтобы в отношении меня предпринимались какие-либо действия (предупредительные, диагностические или лечебные), единственная цель которых – искусственное продление моей жизни.

Вот. Я разобралась в своих эмоциях и теперь готова со спокойным сердцем отправляться на операцию. Существует вероятность, что все пройдет прекрасно, и если так, то я постараюсь прожить в полную силу все то время, которое будет мне отпущено.

Ну а если мне суждено умереть, я сделаю это без сожаления и в надежде на то, что мои последние распоряжения будут исполнены.

Я хочу умереть достойно.

Глава 30. Красный провод

Я уже десять минут размешивала ложечкой кофе в чашке. В нескольких шагах от меня обедали две медсестры. До меня доносились обрывки разговора, но я их толком не слышала. Ясно было только, что им все осточертело, хочется послать куда подальше эту работу и дольше терпеть нельзя. Я сама была чуть жива.

В голове крутился назойливый припев из одних и тех же фраз, которые повторялись по кругу:

У мамы был любовник. Она нас предала.

Поэтому они поссорились в машине.

А в ответ звучали слова Виолетт:

Твой папа – не чудовище.

Твоя мама – не та идеальная мать, какой ты ее считала…

Мы делаем все, что в наших силах.

Слова перемешивались и кружились в общем бешеном вихре.

Я понимала, что в день Аварии моя жизнь разделилась на до и после. Меня без всякой подготовки перебросило из беззаботной юности в состояние постоянной, пронизывающей насквозь ярости, которая отравляет жизнь. Я обвинила в