Щит побережья. Восточный Ворон - Елизавета Дворецкая

Хельга мельком оглянулась на брата: она не знала, что обо всем этом следует думать, а выражение лица Дага нередко служило ей указателем. Ей снова хотелось спросить: они это всерьез? Даг был сосредоточен и даже прикусил нижнюю губу. Он видел, что Вальгард, похоже, забавляется: двигается то стремительно, как ветер, то медленнее, будто нехотя. Он выбирает удобный случай, не торопится и отлично знает, что ему делать. Боем управлял он и только он. К чему он ведет дело?

Общий крик заставил Хельгу поспешно глянуть на площадку. Красный щит Вальгарда, с застрявшим в краю топором, огромным тревожным пятном пламенел на земле, а сам пришелец, держа меч обеими руками, неистово нападал на Ауднира. Тот закрывался своим щитом, отступал шаг за шагом, кружил по площадке. Люди кричали единой грудью, не смолкая: при виде этого мощного вихря стали всем сделалось так страшно, точно сама смерть носилась поблизости. Лицо Ауднира скрывал щит, но судорожные движения выдавали отчаянный страх. А Вальгард был свиреп: привычное спокойствие исчезло, растворилось в пламени боевого возбуждения, его лицо раскраснелось, черты пришли в страшное, дикое оживление. Он оскалил зубы, нанося удар за ударом с такой невероятной быстротой, что движения меча сливались в один блестящий неукротимый вихрь. Вальгард исчез, вместо него появилось какое-то другое существо, дикое, неистовое, опасное, и толпа вопила, как при виде оборотня.

И вдруг Вальгард завыл. Низкий, нечеловеческий, жуткий вой вырывался из его глотки, как голос иного мира, жестокого и нерассуждающего. В нем проснулась сила берсерка, над которой и сам он не был властен, на него снизошел дух Одина, Отца Ратей, кормильца волков и воронов. Толпа в едином порыве отшатнулась назад.

Потеряв всякое самообладание, Ауднир бросил в берсерка свой щит; летящий меч мгновенно отшвырнул его. Но и меч был сбит и под напором собственной скорости врезался концом в грунт. А Вальгард, ни на миг не остановившись, бросился на противника, обхватил его и повалил на землю. Над площадкой взвился визгливый крик, и не верилось, что издает его взрослый гордый мужчина.

Крик потонул в вопле толпы. Вальгард упал вместе с противником и вцепился зубами в его горло. Красный поток, как сок из лопнувшей ягоды, потек по шее Ауднира; тело его задергалось, ноги вскинулись, руки забили по земле, с каждым ударом слабее.

Вальгард поднял голову, а Ауднир остался лежать неподвижно – не вскочил, не побежал… Не верилось, что за эти несколько мгновений случилось непоправимое. На бороде Вальгарда виднелась свежая кровь, и ужасающе огромное красное пятно растекалось по мерзлой земле между головой и плечом Ауднира. А сам он застыл, разбросав руки и ноги. Только что бывший самой сердцевиной происходящего, он вдруг стал равнодушным, посторонним. Это был уже какой-то другой Ауднир: дух и тепло жизни, уходя, изменяют облик тела, уносят с собой нечто настолько важное, что без этого человек уже не человек.

* * *

То, что началось дальше, жители округи потом описывали по-разному. В первые мгновения, поняв, что произошло, и не веря в такую жуть, охваченные животным страхом, потрясенные люди бросились от площадки прочь. Вид крови всегда пробуждает в человеке сумеречный страх, затаившийся с тех времен, когда сам человек так же легко мог стать добычей, как и охотником. Толкаясь и спотыкаясь, скользя на мокром снегу, свидетели страшной схватки бежали прочь, сами не зная куда. Но уже через сотню шагов многие опомнились и повернули назад: кого-то влекло любопытство, кого-то – смутное желание навести порядок и воздать по заслугам. Они сталкивались с бегущими навстречу, образовалась толкотня.

Гудмод Горячий, с ожесточенным и красным лицом, с развевающимися волосами, выхватил меч и бросился на Вальгарда. Он сейчас сознавал только одно: убит его родич.

– Удержите его! – кричала фру Мальгерд, оставшаяся на том же месте, с которого смотрела поединок. – Ингъяльд! Хельдир! Гейр! Фроди, скорее, помоги им! Держите его, держите!

Даг, мгновенно выхватив меч, бросился вперед, заслоняя Гудмоду дорогу; и со звоном отбил своим клинком первый предназначенный Вальгарду удар. Несколько хирдманов с разных сторон набросились на Гудмода и схватили его за руки. Хозяин Лаберга вырывался, точно сам стал берсерком, его жена истошно голосила, растеряв привычное достоинство.

У Гудмода вырвали меч; его хирдманы окружили хозяина, но Даг и несколько других мужчин из Тингваля торопливо успокаивали их, бессвязно уверяя, что Гудмоду не будет причинено ни вреда, ни обиды. Нельзя же допустить, чтобы знатный хёльд позорил сам себя – убийство на поединке не является преступлением, и месть за такое убийство сама будет убийством, поступком незаконным. Да и не будет добра, если он свяжется с этим берсерком – как бы Хравнефьорд не лишился двух знатных людей сразу!

Толпа понемногу вернулась и сгрудилась еще плотнее, над площадкой висело облако разнородных выкриков, женского потрясенного плача. Внезапная смерть одного из уважаемых людей, да еще такая дикая смерть, никого не могла оставить равнодушным. Боязливо поглядывая на лежавшее тело, люди тут же отводили глаза, но почти сразу смотрели снова. В насильственной смерти таится что-то отвратительное и притягательное; внезапно открывается дверь, в которую каждому придется когда-нибудь войти, и каждый, дрожа от этой мысли, все же всматривается в лицо покойника, как в щелочку, торопясь разглядеть хоть кусочек тайны, которую тот теперь узнал.

Загрызен! Умер от старости, от болезни, отравлен, изведен колдовством, утонул в море, замерз, сгорел, задушен, зарублен, зарезан… Всякие смерти бывают, но чтобы человек загрыз человека! Да какой он человек, этот берсерк! Зверь! Медведь, хоть и не в медвежьей рубашке![18]В толпе вокруг площадки было только одна проплешина – там, где стоял Вальгард.

А он, подняв с земли свой меч и вернув на пояс ножны, невозмутимо вытирал рукавом кровь с бороды. Изредка он поглядывал на свою руку и снова принимался вытираться, точно сам недоумевал, как эта гадость попала к нему на лицо. И никто не решался к нему подойти.

Среди густой толпы, но так же одиноко стояла Хельга. Ее толкали, тормошили, обращались с какими-то словами, хватали за рукав, желая увести, но она ничего не замечала. Прижав ладони к губам, как будто хотела силой удержать внутри рыдания, она не сводила глаз с лежащего Ауднира и молча плакала, потрясенная, как никогда в жизни. Она не замечала своих слез, но ощущала, как волосы на голове шевелятся и мелкая судорога дергает мускулы лица. От жуткого зрелища прямо в душу ей пахнуло таким холодом, что она застыла и не чувствовала своего тела. Только что увиденное до того не вязалось с миром, в котором она жила, что Хельга ощущала ненастоящим все вокруг: и людей, и землю, и даже саму себя. Если это– правда, то она сама, Хельга, не может быть правдой, потому что она и это не могут существовать в одном мире. Примерно такими были сейчас ее ощущения, а мир дрожал и покачивался, точно собрался куда-то плыть, и она не могла найти в пространстве своего места.