В поисках Эдема - Джаконда Белли

— Он мог бы иметь ребенка, — рассказывал он Энграсии во время обеда на берегу озера. — Когда он смотрел на мальчишек, разбирающих мусор, на их руки, лица, ноги и молодые тела, он думал о своем ребенке. В каждом юноше лет примерно двадцати пяти он видел его, — откровенничал Моррис. — В течение двух недель, не разбирая, ночь или день на дворе, он обсуждал это с женщиной, которая должна была стать матерью его ребенка. Ее звали Рэйчел, у нее были широкие бедра, крепкое телосложение. Выпивая чашку за чашкой кофе в различных кафе Бронкса, они размышляли на эту тему. Дело было зимой. В жуткую стужу. Иногда им казалось, что они уже определили будущее всех троих. Тогда, успокоившись, выходили на улицу, бродили по дождеприемникам, откуда валил белый пар, пока не встречали на своем пути какую-нибудь пару, везущую впереди себя коляску. Рэйчел смотрела на пухленькое личико, выглядывающее через маленькую щелочку в зимнем комбинезоне. «Не могу», — говорила она, и они выпивали еще по чашке кофе. Снова спорили в другом каком-нибудь кафе или возвращались в бедную комнатенку, где она смотрела на себя в зеркало, трогала свои налившиеся груди и начинала плакать. В конце концов он убедил ее и все-таки отвез ее в больницу, а она позволила ему увезти себя на рассвете. Он спал в зале ожидания, когда она вышла, бледная и молчаливая. Прикоснулась к его руке. Сказала ему, что можно идти.

Листья салата качались на берегу. Они касались песка в унисон с плеском волн: ра-ас, ра-ас, Энграсия откусывала банан, медленно жевала его, глядя на озеро. Моррис хорошо все описывал. Клиника. Доктор. Кафе Нью-Йорка. Квартал. Кофе, чашка за чашкой. И он, размышляющий о размножающихся клетках, о формах, приобретающих с каждым днем все более четкие очертания, угрожая ему своим внезапным вторжением в привычное течение его жизни. «Человеческое существо не готово играть в Бога», — говорил он, убеждая себя сначала в правильности принятого решения. Но потом преследовало чувство вины, навязчивые сны, тоска, образы мальчишек.

Столько времени они уже вместе, и до этого момента Моррис никогда не рассказывал Энграсии этой истории. Она молча обняла его.

— Во сколько завтра должен прийти контейнер? — спросил Моррис, включая свет.

— Ближе к вечеру, — ответила великанша, поднимаясь с дивана. — Есть хочется, — добавила она. — Думаю, сварю суп из рыбы, которую принес Жозуэ. Нам не помешало бы что-нибудь горяченькое.

Рафаэль спал с открытым ртом. Как только он засыпал, тотчас выпускал Мелисандру из своих объятий и отворачивался. Ей не спалось. Положив руки за голову, она разглядывала тени на потолке. Подумала о Хоакине. Сравнив его с Рафаэлем, спросила себя, как она могла впустить в свою жизнь эти отношения, полные молчания и напряженной враждебности. Ну конечно, ее одиночество, ее романтизм привели к мыслям о том, что он был фавном, а она нимфой, резвящейся на берегу реки, красавицей, освобождающей чудовище от страхов. Она унижалась перед ним, чтобы только он поверил в ее самопожертвование, в благородство, в возможность любить без диктаторства, без деспотизма. Она всегда делала вид, что его вспыльчивость не имеет значения, не трогает ее, что она способна разглядеть его милое, приветливое лицо за гримасой недовольства. В конце концов, пришла ее очередь стать жестокой — взять и оставить его со дня на день. У нее была такая черта, выполняющая функции инстинкта самосохранения, спасающая девушку от капканов и разливов ее воображения. Должно быть, в наследство от бабушки ей передались здравый смысл, решительность и хладнокровие. Хотя она еще не могла окончательно поверить, что осмелилась уехать, порвать с ним.

Рафаэль был совсем другой: он отлично знал себя, умел анализировать свои эмоции. Он мог смеяться над собой, признавать свои ошибки и не воспринимать себя слишком всерьез. Он боялся своей чувствительности, боялся быть уязвимым, но, по крайней мере, признавал это. Мелисандра не замечала у него резких перепадов настроения. Ей не приходилось разгадывать ребусы его души. Она чувствовала себя с ним уверенно, могла дать волю своей нежности. Хоакин ранил ее душу: она никогда не знала, что в нем настоящее, любил он ее или ненавидел. Может, именно поэтому она приходила к нему снова и снова, может, это и затягивало в ловушку: вынудить ее решать загадку, победить колдовские чары, соблазнять возможностью превратить чудовище в прекрасного принца.

Ее отношения с Рафаэлем имели привкус наслаждения и боли, как все мимолетное, что должно закончиться через определенный отрезок времени. Он вернется в свой мир. Должно быть, он вспомнит ее, затерянную среди деревьев, исчезающую, как принцесса из легенды про племя гуатусос. Эта любовь изначально обречена на расставание, она растает, как дым, когда Рафаэль вернется к своим кибернетическим организмам, в свой самодостаточный дом, где роботы ведут домашнее хозяйство и даже расставляют цветы по вазам.

Мелисандра повернулась на бок и посмотрела на него. Нежность сотнями пузырьков поднялась по ее телу, так, что ей даже стало щекотно. Было в Рафаэле что-то наивное. Он умел удивляться и испытывал ненасытное любопытство к человеку, будь то богач или бедняк. Как бы он ни старался быть объективным, он не обманывал себя мыслями о том, что всегда сможет оставаться лишь сторонним наблюдателем.

Она приблизилась к нему. Осторожно легла в его объятия. Обняла, стараясь не разбудить.

Время в Синерии тянулось очень медленно. Прошла неделя с тех пор, как лодка Педро оставила путешественников на пристани. Мелисандра большую часть дня проводила с Энграсией или в библиотеке, листая книги и рассматривая фотографии, в то время как Рафаэлю никак не удавалось докопаться в своих расследованиях до какой-то значимой истины. Все дороги вели к братьям Эспада, но именно поэтому его постоянные попытки разузнать что-то касательно наркотрафика и филины наталкивались на гробовое молчание. Возможно, ему следовало избрать другой путь, более рискованный, вести более открытую игру, задавать более очевидные вопросы и посмотреть, вызовет ли это какую-то ответную реакцию.

Рафаэль отправился в комнату с книгами за Мелисандрой. Макловио ждал их в Синерии, чтобы снова отвести в казарму к братьям.

По прибытии в городской парк Мелисандра и Рафаэль вновь столкнулись с тем, что народ по-прежнему стоически проводил время в праздном досуге, с которым все уже смирились: самые молодые играли в какую-то игру с шариками на тротуарах, самые старые просто сидели под деревьями, неподвижные, задумчивые. Проститутки и игроки, увлеченные своими автоматами и рулетками, букмекеры, орущие на углу.

Они нашли Макловио возле клетки с попугаями-предсказателями. Тот пригласил их узнать свое будущее, предложил сигареты хозяину попугаев, казавшемуся человеком наблюдательным и с неисчерпаемым чувством юмора. Он подбадривал своих птиц чем-то вроде детской считалочки: «Попугайчик королевский, из Португалии, одетый в зеленое оперение и без половины реала» и предлагал им шарики из кукурузной муки.

— Выбирайте птицу, — сказал мужчина, вытаскивая из угла клетки сумочку с билетиками удачи.

«Они все одинаковые», — сначала подумал Рафаэль, но как только ему пришлось внимательно к ним присмотреться, переменил свое мнение. Мелисандра несколько раз обошла клетку и указала пальцем на одинокого попугайчика, который с осоловелым взглядом опирался крыльями на металлические прутья грубой клетки, стоя на одной ноге на самой высокой жердочке.