142 страуса - Эйприл Давила

полки несколько холодных яиц и, сложив их в подол рубашки, перенесла в амбар, где они легко соскользнули на поднос инкубатора. Потом включила механизм и стала смотреть сквозь стеклянную дверцу, как оживает красный огонек.

Конечно, я знала, что поступаю непорядочно, но какой еще у меня был выбор? Я схватила тачку и подсчитала, сколько яиц могла бы собрать за последние два дня, прибавила еще некоторое количество, поскольку сегодня я точно не смогу поехать на склад, то есть потерян как минимум еще один день. В целом я перенесла в инкубатор сотню яиц, но, поскольку круглое число явно свидетельствует об обмане, парочку убрала. Нужно соблюдать правдоподобие — зачем мне лишние вопросы? Я никогда не умела убедительно врать. Если проверяющий заметит неладное и потребует разъяснений, не уверена, что смогу сохранить невозмутимое лицо.

Я подумала о дяде Стиве. Пристрастившись к наркотикам, он здорово поднаторел во вранье. И не сосчитать, сколько раз он вешал нам лапшу на уши. В его машину вломились грабители. Его уволили за опоздание на смену на пять минут. Друзья тети Кристины по церкви настраивают сестру против него. Похоже, он всегда верил в то, что говорит, как бы невероятно это ни звучало. В том-то и фокус: чтобы казаться убедительным, обманщик должен сам верить в свою ложь.

Я закрыла глаза и представила, что взяла все девяносто восемь яиц из гнезд. В воображении я толкала тачку по песку в амбар и складывала теплые рыжеватые яйца в инкубатор. Затем я поморгала и попыталась представить лежащие сейчас под красной лампой яйца свежими, но ничего не получилось. Я знала, что на ощупь они холодные, что я принесла их из холодильника, а не из загона. У меня просто не было опыта содержания яиц в инкубаторе, а потому моим фантазиям не на что было опереться в памяти и убедить себя в правдивости выдуманной мной истории я не могла.

Единственной моей надеждой было починить пикап, купить очередную порцию витаминов и, заставив птиц снова нестись, положить свежие яйца в первый ряд, а потом молиться, чтобы никто не задавал мне вопросов, потому что, так или иначе, я все-таки поеду в Монтану.

Я прошагала к холодильнику и схватила штабель ящиков, в которые мы упаковывали яйца для транспортировки. Они прекрасно подходили для складывания любых домашних вещей. Все, что имеет сентиментальную ценность, я отдам тете Кристине, остальное отправлю в благотворительные фонды.

Сама по себе упаковка вещей казалась незамысловатым занятием, но, когда я пошла в дом с ящиками, мне пришлось остановиться и подумать. Кухню имело смысл оставить на потом, поскольку утварь понадобится мне до самого отъезда.

Начать я решила с самых пугающих помещений, чтобы сразу покончить со сложными задачами. Поднявшись по лестнице, я помедлила у двери бабушкиной комнаты. Нельзя сказать, что мне запрещалось входить туда, но мы с бабушкой Хелен уважали личное пространство друг друга, а повод заглянуть в ее спальню у меня появлялся редко. Стоя на пороге, я напомнила себе, что это больше не ее комната. Она ей больше не нужна. И все же я невольно искала себе оправдание за вторжение. Я бросила ящики на идеально убранную бабушкину кровать, застеленную потертым покрывалом цвета нарцисса, и принялась за работу.

Простая, без излишеств, комната была чисто убрана. На белых стенах не висело ничего, кроме небольшой картины с оранжевыми холмами на фоне красного неба. За кроватью находился стенной шкаф со скользящими дверцами. Слева от меня располагались два высоких окна, выходящих на восток, обрамленные тонкими занавесками медового цвета.

Посередине в раме красного дерева стояла свадебная фотография бабушки и дедушки, выходивших из похожего на суд здания с бетонными колоннами с обеих сторон. Молодожены были такими юными. На переднем плане виднелись крошечные белые крапинки — как я догадывалась, рис, которым по традиции осыпали новоиспеченных мужа и жену.

Бабушка, в венке из белых цветочков и кружевном платье с высокой талией, махала рукой. Дедушка, привлекательный мужчина с волевым подбородком, был в бежевом костюме-тройке и красном галстуке и опирался на деревянную трость. Они поженились вскоре после того, как дедушка вернулся из Вьетнама с пулей в ноге. Бабушка Хелен рассказывала, что несколько лет потом он ходил с палочкой, а хромал до конца жизни. Красивая пара с улыбкой встречала свое будущее. В нижнем углу значился оттиск: «1969».

Здесь имелись и другие фотографии: тетя Кристина в старших классах, через ее белокурые волосы просвечивает солнце; такой же снимок дяди Стива, явно не столь свободно позирующего для официального портрета; фото моей мамы, сделанное, вероятно, перед тем, как она бросила школу. В металлической рамке было и мое младенческое изображение. Я вынула карточку и перевернула ее. На обороте бабушка написала мое имя и дату рождения.

Бабушка Хелен не одобрила поступка матери, когда та, будучи еще подростком, забеременела и сбежала в Лос-Анджелес, но и ничего не предприняла, чтобы воспрепятствовать ей. Она ожидала, что дочь вернется на ранчо, когда парень бросит ее с ребенком на руках, что было довольно предсказуемо, но мама оказалась слишком горда.

Рядом с моей фотографией стоял детский портрет старшей дочери тети Кристины, моей кузины Габби, но изображений других внучек не было. Вскоре после рождения Габби дедушка умер от рака, и, судя по тому, что бабушка Хелен больше не собирала снимки родных, в тот год она потеряла не только мужа.

Без дедушки Хэнка она не имела воли в полном объеме выполнять работу на ранчо. Она старела, живя и трудясь в одиночестве. Меньше чем через год после смерти дедушки она забрала меня из Окленда. Я понимала, что бабушке нужна была помощь по хозяйству, но, глядя на подборку фотографий, подумала: может быть, дело не только в этом; возможно, несмотря на весь свой стоицизм, она чувствовала себя ужасно одинокой.

Я завернула каждую фотографию в наволочку и аккуратно сложила их в ящик, написав на боку «Тетя Кристина», чтобы не перепутать с вещами, которые я собиралась отправить в благотворительную организацию «Добрая воля».

С содержимым комода было проще — я сложила все в ящики, особенно не разглядывая, и перешла к стенному шкафу. У бабушки было мало поводов наряжаться, а потому гардероб составляли лишь несколько простых платьев да ковбойские сапоги.

Сняв с перекладины вешалки, я обнаружила старомодный мужской костюм и белое кружевное платье — те самые свадебные наряды дедушки и бабушки. Я провела рукой по лацкану пиджака, проследила пальцем кружевной узор на платье. Ужасно романтично, что после стольких лет