Изголовье из травы - Марина Москвина

Или:

– Надобно запечатлеть в слове то мгновение, когда сияние, исходящее от вещи, еще не погасло в твоем сердце.

– Хокку возникает тогда, – говорил он, – когда семь чувств и десять тысяч форм запечатлеваются в твоей душе. Например, если говорят о соловье, который поет, опустившись на ветку сливы, то это не хокку. А если сказать: «Соловья опрокинула навзничь первая трель» – это хокку.

Еще он говорил:

– Следует сочинять так же стремительно, как возникают знаки из-под кисти умелого каллиграфа, не допуская посторонних мыслей. Это подобно также стрельбе из лука. Однако новичку тут легко можно сбиться с пути.

– В каждом маленьком хокку, – учил он, – пускай чувствуется дыхание огромного мира.

А это нам вообще Яков Лазаревич Аким повторял на каждом семинаре:

– Человек, создавший за всю свою жизнь три-пять превосходных хокку, – настоящий поэт. Тот же, кто создал десять – замечательный мастер.

(Сам-то Басё оставил около тысячи прекрасных стихотворений. И написанного им хватит, чтобы нагрузить хорошую повозку).

Недоговоренность и тот и другой называл сестрой таланта.

Басё первым провозгласил, а художник Ван Гог спустя двести лет подтвердил: видеть надо все, как при вспышке молнии.

Вот это мне страшно нравится:

– Сосне учись у сосны, бамбуку учись у бамбука. Забудь о своеволии. Когда человек проникает внутрь вещи, она открывается ему вся до самой малой малости, порождая чувство, которое тут же становится строфой.

Еще Учитель говорил, что, высоко воспарив душой, следует возвращаться к низкому. Надо стремиться отыскать истину в повседневности. Хайкай берет все, говорил он, что непригодно изящному искусству слова. Соловей, поющий в цветах, тут превращается в соловья, роняющего помет на лепешку, и таким образом, мы понимаем, что живо еще воспоминание о встрече нового года.

– Выходит, по-вашему, – кто-то спросил у него, – в стихотворении можно говорить об испражнениях?

Учитель ответил:

– Ничего дурного в том нет. Однако даже в цикле из ста строф нельзя упоминать об этом дважды.

– В хокку, – считал он, – есть три главных правила: искренность, непричесанность и соразмерность. (Всего-то навсего, – добавим мы от себя).

– В основе всякого творения, – напоминал, – лежит Учение о неизменно-текучем. Если забыть о неизменном – легко лишиться почвы и опоры. Забудешь о текучем – утратишь новизну.

– Неверно было бы хокку составлять из разных кусков, (бесценные давал он советы, бесценные!!!), – трехстишие надо ковать, как золото.

– Пускай твои хайкай, – он говорил, – рождаются из сердца, а не от мастерства.

И посвящал их в такие тонкости!

– Строфы, – рассказывал, – имеют то, что можно назвать «тропинка слов». Это движение, бег строфы. Как вода струится в канаве – следует избегать запруженности и застаивания. Или как развевающиеся на ветру ветви ив – хорошо, когда они податливо-гибки. К тому же, – добавлял он, – в свитке должны быть одна-две строфы неожиданно-причудливые.

И лукавый подводил итог:

– А впрочем, в искусстве хайкай есть то, чему нельзя научить. Более того, – шутил Басё, – мешок, в котором спрятано это искусство, еще не развязан!

В таком японском духе, но в иные времена закончил свою книгу о природе творчества испанец Сальвадор Дали:

«А теперь я раскрою вам главный магический секрет. После того, как вы научились правильно рисовать карандашом и правильно рисовать красками, мастерски овладели техникой акварели, проникли в скрытые достоинства красок, поняли, как они взаимодействуют друг с другом, и узнали многое, многое другое, я должен вам сказать – от всего этого не будет никакого толка! Ибо последний и главный секрет заключается в том, что когда вы садитесь перед мольбертом и начинаете писать картину, совершенно необходимо, чтобы рукой вашей водил ангел».

Когда Учитель занедужил и слег в Нанива, он предложил ученикам написать стихи на тему ночных бдений у ложа больного и сказал:

– С сегодняшнего дня ваши строфы – это строфы после моей смерти. Я не имею права более ни на один совет.

Строф было множество, но Басё отметил одну:

– В данное время в душе пробуждаются данные чувства, – согласился Учитель, преподав им последний урок: никогда нельзя быть свободным от вдохновения и от поисков прекрасного.

Его попросили написать последнее стихотворение.

– Каждое стихотворение, – ответил он, – которое я когда-либо сочинил в своей жизни, – последнее.

И продиктовал:

Он умер от расстройства желудка, когда ему было пятьдесят лет. По японскому исчислению человеку засчитывается еще один год – утробный. С «утробным» – пятьдесят один. А мы с ним так сблизились за время пути. Лёня очень о нем горевал.

– Ты представляешь, – он мне сказал, – будь я рядом, я мог бы спасти Басё вот этой пачечкой левомицетина!

Что меня потрясло, конечно, в Японии – это гигантские изваяния Будд. Мы видели два таких изваяния. Первый заоблачный Будда явился нашему взору в городе Нара, таком старинном – еще Басё удивлялся, когда бродил там от храма к храму, какой это древний город. А было это в 1687 году!

Так он и записал:

Если я правильно поняла, эпохи, на которые делится многотысячелетняя история Японии, иногда называли в честь городов, переживших свой звездный час именно в связи с тем, что они становились японской столицей. Туда перекочевывал император со всем своим окружением и на неопределенное время раскидывал свои шатры.

Таков и город Нара, куда мы спустились с гор Ёсино. Правда, эта эпоха для царствующего в ту пору императора – звали его Сёму – была на редкость неблагоприятной. В городе вспыхивали мятежи – могущественный клан Фудзивара только и мечтал свергнуть ершистого Сёму и возвести на престол кого-нибудь попокладистей.

Тогда император, не долго думая, решил просить Будду о защите и покровительстве. Причем, по-крупному. 15 октября 743 года вышел императорский указ о строительстве в Нара Великого Восточного храма Тодайдзи с громадным Залом Большого Будды – Дайбуцудэн, куда задумано поместить грандиозную статую Будды Вайрочана (по-японски Будда – Великое Солнце), ответственного за космическую гармонию.