Орел нападает - Саймон Скэрроу

Катон напрягся, внимательно глядя на разящее лезвие, и в нужный миг шагнул в сторону, а когда оно просвистело мимо щита, метнулся вперед и снова вонзил меч в могучего бритта. Тот гневно хрюкнул и тяжеленным кожаным сапожищем пнул римлянина в бедро, не сомневаясь, что сшибет его с ног. Однако оптион устоял и ребром щита ударил великана в лицо, одновременно поворачивая еще не вытащенный из раны клинок в надежде задеть какой-нибудь жизненно важный орган. Кровь, горячая и липкая, полилась по сжимающей меч руке, однако дуротрига не угомонило и это. Взвыв от боли и ярости, он отшвырнул топор и облапил врага. Оптион захрипел — железные пальцы варвара нашли его горло. Выронив меч, юноша вцепился в душившую его ручищу, в то время как подоспевшие легионеры со всех сторон молотили громилу щитами и вонзали в его тушу клинки. Судя по дикому, звериному реву, это занятие не было бесполезным, но боль лишь пуще распаляла неукротимого исполина, и выпускать свою жертву он явно не собирался. Катон был близок к беспамятству и уже полагал, что смерть неминуема, когда хватка ослабла. Голова оптиона шла кругом, а в ушах отдавались глухие удары: римляне рубили и кололи гиганта, как мясники.

Наконец дикарь с утробным стоном осел на колени, выпустившие горло Катона ручищи обвисли. Один из легионеров устало пнул варвара в грудь, и тот уже мертвым свалился на окровавленный снег.

— Ты как, оптион?

Катон прислонился к стене развалюхи, жадно хватая ртом воздух, кровь громко пульсировала в его шее. Пытаясь унять головокружение, юноша помотал головой.

— Жить буду, — болезненно прохрипел он. — Продолжаем погоню. Нельзя дать им уйти. Вперед!

Кто-то вложил ему в ладонь рукоять из слоновой кости. Грозный, искусно сработанный и богато отделанный меч — посмертный дар старины Бестии — был опять с ним, и Катон повел свой отряд дальше, хотя, честно говоря, его опять терзал страх. Дикий страх перед новой засадой, и больше всего на свете ему бы хотелось убраться сейчас в арьергард. Однако Катон заставил себя бежать впереди, твердо решив показать своим людям, что ими командует доблестный воин, а не шарахающийся от каждой тени юнец. Правда, эти самые тени казались глубокими провалами, уводящими в царство Плутона, откуда вот-вот могли вырваться невообразимо кошмарные существа.

Но, к его радости, никто больше ниоткуда не выскочил, а улочка свернула прямиком к яме, где грабители схоронили добычу. Яма, впрочем, была подчистую пуста. Поднаторевшие в разбойных делах дуротриги уже успели откинуть шкуры и парусину, выгрести все добро и уйти, но некоторые из них, нагрузившиеся сверх меры, еще возились неподалеку, отстав от тех своих соплеменников, которые алчности предпочли здравый смысл.

— Круши их! — приказал Катон.

Легионеры рванулись вперед вразнобой, не соблюдая никакого порядка. В предстоящей потехе строй был не нужен. С громкими криками «слава Августу!» они обрушились на мародеров, будто на крыс, забравшихся в амбар с зерном.

Солдат, сумевший обогнать всех, настиг дуротрига, волочившего по снегу огромный узел. Бритт почуял неладное, обернулся и вскинул руку, увидев занесенный клинок.

Катон машинально отметил оплошность легионера и отнес ее к упущениям в боевой подготовке. Гладиус — римский короткий меч — не топор и не нож мясника, и хорошо обученный воин, ежели у него имеется выбор, никогда не позволит себе орудовать им как простым тесаком.

Грубая брань сорвалась с губ Катона прежде, чем все это промелькнуло в его голове, и он криво усмехнулся. Кажется, армия сделала-таки свое дело. Превратила сопливого неженку в записного служаку.

Бритт пронзительно вскрикнул, когда римский клинок перешиб ему кость предплечья. Его кисть вмиг обвисла, как хвост рыбешки, сдавленной крепкой рукой рыбака.

— Не руби, а коли! — крикнул Катон, пробегая мимо проштрафившегося бойца.

Легионер виновато кивнул и повернулся к вопящему в ужасе бритту, чтобы прикончить того уже по всем правилам воинского искусства.

Катон миновал еще несколько распростертых на снегу тел. Вокруг валялся высыпавшийся из узлов скарб. Серебряные кубки, блюда, всевозможные драгоценные украшения и — вот неожиданность! — совсем простенькие деревянные и глиняные игрушки. Куклы, фигурки зверей. Наверняка дуротриги прихватывали их, чтобы порадовать свою ребятню. Это соображение поразило Катона. Оказывается, у кровожадных, хладнокровно вырезающих целые поселения и не щадящих даже младенцев убийц тоже имелись собственные детишки, что никак не укладывалось у него в голове.

Оторвав взор от кукол и вскинув глаза, он увидел, как дуротриги, преследуемые утомленными резней римлянами, проскальзывают в проломы ограды, норовя скрыться в холмах, обступающих городок.

Взбежав по крутой, обложенной дерном насыпи к палисаду, Катон окинул взглядом разбегающихся во все стороны дикарей. Хотя их фигуры отчетливо выделялись на белом снегу, в дальнейшем преследовании уже не было смысла. Впрочем, разгоряченные легионеры порывались продолжить погоню.

— Стоять! — рявкнул Катон, несмотря на саднящую боль в горле. — Все назад!

Некоторые солдаты проигнорировали приказ.

— Стоять, кому сказано!

— Командир, — попытался возразить кто-то. — Но они ведь уйдут!

— Я и сам это вижу! — Катон, превозмогая боль, грязно выругался. — Но мы ничего не можем поделать: нам их уже не догнать. Тут вся надежда на кавалерию.

Дисциплина и здравый смысл взяли верх. Тяжело дыша, выпуская изо рта клубы пара, легионеры толпились на валу, сердито глядя, как уцелевшие варвары растворяются в темноте. Катона бил озноб, и не только потому, что наверху гулял свежий ветер. Его трясло от сильного нервного напряжения.

Казалось, прошла целая вечность с того момента, как Шестая центурия кинулась на врага, выскочив из руин, окружавших главную площадь селения. Однако, заставив себя сосредоточиться, Катон понял, что операция никак не могла продолжаться более четверти часа. Со стороны ворот звуков схватки не доносилось — надо полагать, с варварами разобрались и там. Шустро сработано, ничего не скажешь.

Катону вспомнилось его первое сражение. Тот германский поселок был в чем-то сходен с Новиомагом, только бой там длился полдня и всю ночь. Но битва, долгая ли, короткая ли, есть битва, и в любом случае после ее завершения человека охватывает радостное возбуждение. Даже от одного лишь сознания, что ему удалось уцелеть. А стал ли он опытней или, скажем, мудрей — это дело второе.

Правда, радость юноши несколько умалялась жестокой болью в горле. Чтобы хоть как-то смягчить ее, ему приходилось по-дурацки вытягивать шею. Как ни крути, а этот долбаный великан дуротриг его чуть было не убил.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Бледно-розовое свечение неба отражалось в снегу, покрывавшем руины, и спросонок могло показаться, что городок сплошь заплыл кровью. Впрочем, Катон не спал, он просто провалялся с часок под плащом, а потом выполз из своего закута размять онемевшие ноги. Видимо, само это место не слишком располагало ко сну, да и ночной холод донимал худосочного, долговязого оптиона куда пуще, чем его более плотных соратников вроде того же Макрона. Тот, как обычно, когда не дежурил, дрых вмертвую, оглашая округу таким мощным храпом, что от него сотрясалась земля.