Восемнадцатый лев. Тайна затонувшей субмарины - Алексей Смирнов

– Бьорнхувудов в Швеции много. Про всех не знаю, но наши здесь с XVI века, когда им Густав Ваза остров в наследное владение дал, и кроме добра от них мы ничего не видели. Нынешняя хозяйка, Кристина, даже арендной платы не берет, церковь на свои деньги восстановила, паром пустила. Мы Господа каждый день просим, чтобы она прожила подольше.

Путешествие закончилось. Паром, точно теленок в брюхо матери, мягко ткнулся в автомобильные покрышки, свисавшие с бетонного причала, и замер. На берегу, усыпанном крупной галькой, новоприбывших встречала лишь скульптурная группа из нескольких давно не стриженных овец во главе с косматым и грозным бараном, похожим на медведя. Демонстрируя свое превосходство, он забрался на груду серых валунов, оставшихся от францисканского монастыря, и, нагнув башку, угрюмо смотрел на выгружавшихся пассажиров, точно выбирая, кого из них принять к себе в стадо, а кого тут же на берегу поднять на рога и растоптать. Вверх от пристани вела узкая грунтовая дорога в можжевельниках, создававших ощущение запущенной парковой аллеи.

Назад никто не отправлялся.

– Ясно, почему они тут с графини пылинки сдувают, – заметила Лена, кивнув на застывший пейзаж, который лишь на мгновение привели в движение ласточки, с писком сорвавшиеся с надстроек парома и, точно пригоршня черных осенних листьев, унесшиеся вглубь острова. – Паром почти пустой ходит, представляю, чего стоило открыть эту линию.

Немец с оптикой, сверившись по карте, взвалил на плечи рюкзак и, впечатывая в гальку тяжелые башмаки оккупанта, помаршировал вдоль берега направо. Рыбаки устроили привал у вытащенных на берег лодок с моторами. «Гриб без шляпки» оседлал велосипед и, поочередно наваливаясь на педали, отчего тонкая фигурка старушки напоминала сзади метроном, довольно бодро покатил вверх по дороге, за ним потихоньку затарахтела на своем «тяни-толкае» Анна-Лиза. Псы потрусили следом, строго держа дистанцию, будто привязанные к мопеду невидимыми поводками.

– Шагайте прямо, никуда не сворачивая, тут всего два километра, – велела хозяйка избушек для туристов и, прибавив газу, наддала в гору.

Тянулись четвертые сутки островной жизни, медленной и вязкой, как свежий мед, трехлитровая банка которого стояла в ресепшн возле титана. Тут же кустиком торчали пластиковые ложки в стаканчике. Анна-Лиза продвигала среди постояльцев продукцию соседа, державшего ульи. На стенке невпопад тикали часы, суетливая минутная стрелка на них казалась гостьей из другого измерения. Существенным для аборигенов был лишь один временной пункт: десять утра, когда приходил паром. Только вокруг этого часа что-то происходило. На стойке ресепшн звонил телефон, на грунтовке появлялись то велосипедист, то пешеход, а псовая тройка, целый день валявшаяся под навесом, заполненным разным хламом, делала стойку и лениво тявкала, приветствуя ускорение жизни. Затем невидимая крышка вновь опускалась на кастрюлю, в которой вяло булькала островная похлебка.

Если бы не приходилось выкладывать 400 крон в сутки, провал во времени, обнаружившийся в сотне километров от Стокгольма, Юру бы вполне устроил. Они с Леной были единственными обитателями туристической деревеньки из пяти домиков, выбрали себе тот, что подальше от ресепшн, и зажили пещерной жизнью, лишенной условностей. После поездки в Эскильстуну отношения определились. Лена перекинула через спинку двухъярусной кровати черный лифчик – как флаг на пляже в Шарм-эль-Шейхе, предупреждающий, что к берегу подошли акулы, – и разложила на верхней койке свой крошечный гардероб, оставив единственное свободное спальное место внизу. На завтрак они отправлялись не раньше одиннадцати, девушка напевала и, подпрыгивая, срывала зеленые шишки с елей, обступивших тропинку. Юра едва плелся, чувствуя себя мухой, выпитой пауком. В начале 90-х, когда разоблачали всех и вся, он прочел, что успехи спортсменок сборной ГДР на мировой арене были вызваны тяжелым ночным трудом тренеров и массажистов. Сейчас он верил, что все в статье было правдой, и придумывал программу на день, только бы не возвращаться в домик до вечера. Однако, впихнув в себя вечный бутерброд с сыром и залив его кофе, он сам летел в сети, схватив Лену за руку.

Откровенно говоря, больше заняться на Фалько было нечем. Достопримечательности ограничивались сараем с вывеской «Краеведческий музей», в котором насчитывалось два десятка экспонатов, русские ядра, похожие на сгнившие яблоки, черный кусок обшивки галеры, какие-то старые замки, гвозди и пустое яйцо морского орла. Анна-Лиза настаивала на осмотре «русской печи», которая на фотографии в ресепшн представляла собой плоскую кучу камней, формой напоминавшую коровью лепешку, и при этом, как говорилось, сохранилась лучше других полевых кухонь Апраксина. Однако печь так и осталась невостребованной: Лена наотрез отказалась лезть в высокую траву, набитую клещами, заявив, что с нее хватит булыжников, которыми хозяйка потчевала постояльцев под видом настоящего ржаного хлеба. Якобы испеченные по старинному рецепту, точно так же, как это делали русские солдаты в своих исторических печах, буханки были тяжелыми и жесткими, нож едва не ломался, распиливая их на куски.

По вечерам приходилось отрабатывать скидку, которую Анна-Лиза дала им за проживание. Они рассаживались в ресепшн в светлых кожаных креслах, похожих на шкуры леопарда из-за многочисленных пятен разнообразного оттенка, и слушали героический эпос Анны-Лизы о ее подвигах на ниве продвижения Слова Божьего в Советском Союзе и Восточной Европе.

– Тяжелее всего было с едой! – трагически вздыхала толстуха, закатывая глаза и покачивая головой, точно отгоняя от себя призраки прошлого. Она была похожа на Монсеррат Кабалье, решившую тряхнуть стариной и сыграть Джульетту. – Я всегда была голодна, потому что не могла притронуться к тому, что мне подавали. На Украине везде был свиной жир – и на столе, кусками, и в красном супе, он там назывался борстч, и в жареной картошке. Когда мы покидали Украину, мне и с собой подарили большой кусок холодного свиного жира в тряпочке, так я потихоньку зарыла его в огороде, чтобы не обижать хозяев. Потом была Венгрия. Я ее дождаться не могла. Все же европейская страна, хоть и коммунистическая. И представляете себе мой ужас, когда в первом же доме на стол поставили тот же холодный свиной жир, только посыпанный красным перцем!

– Давай смотреть на эти посиделки позитивно, – удерживал Юра от взрыва свою тощую подругу, которую бесило, что все истории Анны-Лизы, начинавшиеся возвышенно-духовно, обязательно заканчивались жратвой. – Вдруг удастся выведать что-нибудь насчет графини. Не человек, а призрак какой-то!

Однако все попытки направить беседу в нужное русло проваливались. Анна-Лиза, извергавшая из себя водопады слов по любому поводу, тут же «перекрывала кран», когда речь заходила о хозяйке острова.

Однажды Лена, прервав соло Анны-Лизы, прямо спросила ее, почему та успела выложить им все островные сплетни, даже рассказала, что сосед-бортник, по всей вероятности, живет с овцой, но отказывается говорить о загадочной старухе, обитающей в имении под защитой проволочной сетки и убийц-басенджей. В ответ хозяйка разразилась отповедью.

– Графиня предпочитает уединение, и нечего совать свой длинный клюв в ее дела, – грубо срезала она Лену, которую в минуты душевного расположения называла «птичкой». Девушка вызывала у нее жалость своим ничтожным телосложением. «Как можно так пренебрегать здоровьем! У тебя совсем нет жировой прослойки. Если ты останешься без пищи в течение дня, ты умрешь», – провозгласила Анна-Лиза на первом же завтраке, обнаружив, что Лена надкусила и отодвинула в сторону бутерброд из «русского хлеба» с паштетом, похожий на черную подметку гренадерского сапога, вымазанную в глине.