Непуганое поколение - Александр Лапин

Сели пить чай. От пуза белого хлеба, сахара, масла. Чай настоящий, пахучий. Не тот, что разносят в алюминиевых чайниках по столам дневальные.

Разговором завладел сразу же Лодяну. Кучерявый, белозубый ефрейтор показал свой дембельский альбом и ушитую донельзя ПШ, что в переводе на обычный человеческий язык означает полушерстяную форму. Знаки – воин-отличник. Гвардия. Первый разряд по ВСК. Специалист первого класса. Многочисленные шевроны на рукаве, белые шнуры адъютантских аксельбантов. Белый кант на воротничке. Вставки под погонами и опознавательный знак – десять прыжков с парашютом – превратили скромную гимнастерку в роскошный наряд, в котором наш дембель похож одновременно на гусара, петуха и ряженого. Но такова сила традиций и естественное молодое желание выпендриться.

Дубравин щупал, хвалил, восхищался. Его давно готовая парадка со старшинскими погонами висела наготове. Но естественное дело – такого великолепия у него не было. Все было скромнее и проще.

Молодой тоже подошел, похвалил. Сказал, что через год он пойдет на «дэмбель».

Так они и познакомились – за чаем у хлебореза ефрейтора Лодяну. И как ни странно, в чем-то даже подружились. После этого визита Дубравин изредка появлялся в столовой (ему, как «старику» и старшине, приносили еду во взвод). И неизменно, когда он там появлялся, Ваха здоровался насколько мог любезно и приглашал к себе. Посидеть, поговорить. Дубравин не отказывался. И дело было не в чае с маслом. Ему просто было интересно. Потому что Ваха Сулбанов, да и другие чеченцы, нохчи, как они сами себя называли, – это был другой мир, другой образ мысли, другое отношение к жизни.

– Хочэшь, покажу тебе свою невесту? – как-то в приступе доброго расположения духа сказал ему Ваха и бережно достал из гимнастерки фотку. Дубравин глянул: здоровенная, крепкая, полная веснушчатая девушка, сфотографированная где-то в саду, чуть прищурясь, стояла у яблоневого дерева. Теплые солнечные блики скользили по ее лицу, заставляли щуриться. Дубравину не нравились такие рослые, полные девицы. Но он понимал этикет и поэтому кивнул головой, возвращая фотографию, и сказал:

– Да, красивая!

– Отец сказал – вернусь из армии, женит меня на ней. Уже сейчас он для меня дом начал строить!

– А ты с нею встречался? – спросил Дубравин.

– Ты что? – искренне удивился Ваха. – Это отец мой будет с ее родителями договариваться. А нам встречаться нельзя. Я ее так, на улице видел…

«А как же любовь? Отношения? – думал про себя Дубравин. – Ведь это же мы с Галкой должны решить, будем вместе или нет. А у них, оказывается, все по-другому. Как старшие скажут – так и будет».

– А если отец умрет? Кто тогда будет решать, на ком тебе жениться?

– Тогда старший брат скажет!

– Ну у вас и порядки! Гулять нельзя! Старший все определяет! У нас по-другому.

Александр тоже достал Галинину фотографию и показал:

– Вот моя красавица!

Ваха вежливо потянулся за фото. Посмотрел, покачал головой:

– Красивая! Но худая больно! Трудно ей будет с детьми…

И опять Дубравин в очередной раз удивился. Ваха, молодой парень, отметил не глаза ее, не стройность, а способность рожать детей.

Вообще за всеми этими, казалось бы, простыми разговорами о самых простых вещах он ощущал огромную разницу в их обычаях и отношении ко всему. Он не думал, хорошо это или плохо. Он просто понимал, что Ваха и его сородичи – другие. А здесь, в армии, куда они сейчас попали, они только выполняют какую-то роль, навязанную государством. Но стоит им только выйти за ворота, снять форму – и они тут же вернутся в свой мир. Мир своих обычаев и представлений.

В общем, у них с Вахой установился этакий мир, дружба и взаимное уважение. Но это было уважение силы. Ваха чувствовал в нем силу, а он чувствовал ее в Сулбанове.

Но даже у него, который был одним из наиболее развитых чеченцев, он нередко замечал презрительное, враждебное отношение к тем, кто был слабее его. Но и другие солдаты платили чеченам той же монетой. Горячие грузины презрительно кривили губы, мудрые армяне качали головой, глядя на сынов гор.

Удивительно Дубравину было и то, что, несмотря на давление советской власти, единое образование, законы, карательные меры, армяне, грузины, курды, казахи сохранили в глубинах народной жизни больше своих обычаев, порядков, чем русские. Получалось, что в огромном национальном котле, где варилось варево под названием «советский человек», больше всего выварился самый большой этнос, суперэтнос – русский народ.

Так, в застольных разговорах о том о сем он неожиданно для себя узнал, что у старшего Сулбанова, как это ни странно, три жены. Живут они, правда, в разных домах на одной улице и официально не зарегистрированы. Но все их дети для Вахи братья и сестры. И всего их четырнадцать.

Другой новостью для него стало то, что грузины из его взвода – малограмотные сельские парни – знают наизусть много стихов из поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Как-то им из дома пришла посылка с чачей. Выпили они – и давай распевать и декламировать.

Открытием было то, что ефрейтор-курд Чече-Оглы, живший с русской девушкой больше года и собиравшийся остаться в Новосибирске с нею, вдруг получил письмо от отца с приказом немедленно возвращаться. И немедленно стал собираться домой.

Но больше всего его удивили братья Пейсаховы. Уж Бог его знает, какими путями попали в советскую армию, да еще к нему в комендантский взвод, два еврейских брата-близнеца. Еврей, служащий срочную в армии, – это вообще парадокс. А тут сразу два. И что интересно, они четко и ясно сразу просекли обстановку, мгновенно сориентировались и приспособились к новой жизни. Не прошло и недели, как они выяснили, от кого что зависит, кто чем распоряжается. И, о чудо, на восьмой день, уже зная, что Дубравин обожает сладкое, притащили передачу «от бабушки», в которой была сгущенка, огромный кусок шоколада (видимо, добытый где-то на фабрике). Короче, братья принесли ему сладкую взятку. А через день попросились в увольнение. Ну как таким откажешь? Еще пару месяцев тому назад старшина послал бы их далеко и надолго. Мол, увольнение надо заработать. Но сейчас, когда до дембеля оставались считанные дни, ему было глубоко на все наплевать. Более того, он видел, что на дембель ушли уже почти все сержанты, все разгильдяи, а он, образцовый командир, старшина, столько корячившийся для армии, до сих пор сидит в части.

И обиделся. Вы со мной так? Ну и мне наплевать. Ел с чистой совестью сгущенку и отпускал братьев «ночевать к бабушке».

В начале июня его вызвал к себе начальник штаба. Сердце Дубравина дрогнуло. «Ну, кажется, дембель пришел! Наконец-то!» – подумал он, начищая сапоги перед выходом. И скорым, быстрым шагом в радостном предвкушении свободы помчался в штаб. «Сбылось, сбылось!» Он вспомнил иронический рисунок, который оставил при уходе на дембель его друг художник Алеха Соломатин. На рисунке были изображены двое в военной форме, беседующие у самовара. Один из них, помоложе, держа дымящееся блюдце у рта, заявляет другому: «Ну что, майор, дембель давай!». Под рисунком подпись: «Старшина Дубравин в гостях у начальника штаба».