Сорняк - Джузеппе Грассонелли

Но история показала, что он был прав. “Внучек, – наставлял он меня, – помни, что моральные нормы существуют и без Бога; Бог нужен властям, а не свободомыслящему человеку”.

Ошибался ли он? Не думаю.

Но дед ошибался – я должен признать и это – во многих других вопросах.

У него было довольно романтичное и наивное видение политики: если бы он стал свидетелем падения Берлинской стены, развала Советского Союза, конституцию которого знал наизусть – особенно статьи, утверждавшие, что советская экономическая система лучшая, а в социалистических странах не существует бедности, – правления Путина и прочих событий, он умер бы от разрыва сердца.

Поддерживая коммунистов, он тем не менее не одобрял советского вторжения в Венгрию в 1956 году. Дед всегда старался придумать оправдание для русских и не мог поверить в преступления Сталина, разоблаченные Хрущевым. “Быть не может, чтобы Усатый сотворил все эти безобразия, – изумлялся он. – Это пропаганда капиталистических газет”.

Подобные ошибки в восприятии событий случаются, когда добро слепо. Когда все ценности сосредоточены в духовном мире. Чувства, как я узнал позднее от великого философа, служат препятствием для социальной жизни и политики. Если бы мой дед умел слушать, он бы увидел, что Сталин гораздо хуже американцев.

Но я понимаю его. Он не видел, потому что не располагал фактами.

Ах, дорогой дедушка, как мне тебя не хватает. Да будут прокляты его убийцы.

Вместе с Лео и Фофо я, как обычно, провел бурную ночку, и на рассвете, прежде чем отправиться по домам, мы решили позавтракать в баре возле “Каламбо”. Пока мы обсуждали стратегии очередной игры, в одном из зеркал я увидел отражение Лидии.

Она была одна и внимательно читала газету – ее изумрудные глаза буквально впились в строчки. Я заметил, как иногда она обводила что-то ручкой – видимо, это представляло для нее особый интерес, – не переставая грызть ноготь на большом пальце, словно задумчивый ребенок.

На ней были потрепанные кеды, потертые джинсы и мешковатый оранжевый свитер с засученными до локтей рукавами. Словно цыганка.

Потом Лидия распустила волосы, сперва перехваченные резинкой, и они рассыпались по плечам, длинные, черные с серебристым отливом. Она была очаровательна.

Я поднялся и подошел к ней поздороваться. На мое приветствие она ответила довольно холодно. Я спросил, узнает ли она меня.

– Ich kenne sie[15], Антонио… Или, если предпочитаешь итальянский: я узнаю тебя, Антонио, – сказала она с превосходным итальянским акцентом.

Я опешил. Не ожидал от нее такой уверенности в себе. Но прежде всего я не ожидал, что она так хорошо говорит на моем языке. И меня поразило то, что темное пятно у нее на руке, которое я заметил еще в прошлый раз, оказалось старой глубокой раной. Я сразу вспомнил, что рассказывал про эту девушку Бальбо. Подумал о страданиях, перенесенных ею, извинился за навязчивость и вернулся к своему столику, где Фофо потешался над моим провалом. Хотелось запустить ему в голову пепельницей.

В зеркале я увидел, как Лидия допила свой кофе, положила несколько монеток на стол, поправила волосы, обмотала шею шарфом и, вместо того чтобы выйти из кафе, направилась к нам.

– Извини меня, Антонио, – сказала она, не удостоив моих друзей даже взглядом, – не хочу показаться невежливой. У меня сегодня выдался тяжелый день.

Она попрощалась со мной и пошла к выходу. Позднее Лидия объяснит мне, что стеснялась потрепанной одежды, в которой я увидел ее тогда. А я ответил, что влюбился в нее именно из-за этих лохмотьев – она напоминала заблудившуюся принцессу из сказок. Она не поверила, но это была правда.

Я побежал догонять ее:

– Сегодня вечером я буду в “Каламбо”…

Она оборвала меня на полуслове:

– Я уволилась.

– Уволилась? Почему?

– Побила одну дуру.

Позднее я узнал, что той “дурой” оказалась жена Бальбо.

Сказав это, она села на велосипед и исчезла в утренней сутолоке города. Я застыл на месте, а между тем мои друзья наблюдали за сценой и недоумевали, что происходит между мной и Лидией.

Они подошли ко мне.

– Уж не потерял ли ты голову из-за этой девицы? – спросил Лео.

– А в чем дело? Что с ней не так?

– Что ты в ней нашел? Обычная девчонка, – ответил Фофо.

– Да брось! С каких это пор вы сделались знатоками женщин?

Друзья послали меня ко всем чертям.

Город окончательно стряхнул с себя ночную тьму, а я отправился спать с одной мыслью: опросить всех девушек из “Каламбо”, не знает ли какая-нибудь из них номер телефона Лидии.

Я проспал как убитый восемь часов. Потом быстро очнулся – поплавал в бассейне, сходил в сауну, побрился, причесался, надел новенький спортивный костюм и пошел охотиться на Лидию.

Мне повезло, первая же девушка, у которой я попытался узнать о Лидии, переспросила: “А, та сумасшедшая?” Да, именно она, подумал я.

Лидия жила в одном из тех индустриальных пригородов, где селились рабочие промышленных заводов. Это была грязноватая унылая окраина, вдали от блестящих огней большого города.

“Ну и какой у тебя план действий? – спросил я себя, бродя по каменным джунглям этого блеклого района. – Станешь звонить во все двери?” И ответил сам себе: “Позвоню в первую же дверь с табличкой, на которой будет имя с окончанием на “ч”: у нее же славянская фамилия”.

Я подошел к многоэтажке, куда отправила меня девушка из “Каламбо”, и начал читать имена на табличках. Боже праведный, да здесь все фамилии заканчивались на “ч”. Тут живут одни славяне?

Я звонил наугад, представляясь коллегой Лидии и объясняя, что пришел вернуть ей документы, связанные с работой. Но ее никто не знал.

Напротив многоэтажки располагалось кафе-мороженое с вывеской на кириллице. Я вошел внутрь: скромное семейное заведение. Я присел за столик и заказал кофе с мороженым. Рядом сидела компания ребят и девушек из эмигрантских семей. Они росли на чужой земле, привыкали к культуре, непохожей на культуру их родителей. Они подшучивали друг над другом и тут же клялись в вечной любви и преданности. Я заметил, что девушки явно командовали парнями.

Рассматривая их, я почти не чувствовал, что они тоже наблюдают за мной. И вдруг понял, что именно я здесь иностранец – в своей фирменной одежде, на “Порше 911”, припаркованном у входа.

Я подошел к стойке и позвонил в колокольчик, чтобы подозвать официанта: так было заведено в каждом гамбургском кафе. Позвонить в колокольчик здесь означало развлечь всех присутствующих. Ребята заказали еще по порции мороженого, я слышал, как один из них на сленге сказал, что с меня сейчас сдерут бешеные деньги…