Раяд - Всеволод Бенигсен

Что же касается списка, который Вы мне дали в прошлый раз, то еще раз убедительно прошу Вас поторопиться с расстрелом – в конце концов, десять тысяч – не такая уж большая цифра. Мы же с ними носимся как с писаной торбой. Впрочем, об этом я уже писал в своей статье «Как буржуазия использует ренегатов». Я недавно перечитал ее с большим удовольствием – каким ясным и доходчивым языком написана эта статья.

Прошу показать это письмо секретно, не размножая, членам Политбюро, с возвратом Вам и мне, и сообщить мне их отзывы и Ваше заключение.

В. Ленин

Костя посидел еще какое-то время в задумчивости, потом встал из-за стола, сделал себе крепкого чаю, чтобы перебить неприятный привкус во рту, и снова сел.

Потом взял карандаш и начертил на белом листе некое подобие схемы. На ней он написал имена покойного Оганесяна, затем Бублика и Димона, некоего пока неопознанного персонажа по кличке Геныч, подозреваемого Гремлина и, наконец, майора Хлыстова.

Участие последнего в игре было до вчерашнего дня под вопросом, но после утренней беседы с майором Костя стал склоняться к мысли, что тот очень даже при чем. А пока каждое имя могло быть легко заменено вопросительным знаком – ясности не было никакой ни в чем. Завтра он должен был встретиться с Разбириным, но сказать подполковнику было нечего. Он посмотрел на часы – двадцать минут десятого. Пора укладывать Ленку. Сегодня он первый раз отвел ее в новую школу. Зная по себе, что перемена школы и обстановки для ребенка всегда стресс, он больше всего боялся, что Ленке может что-то не понравиться в новой школе, – кажется, он медленно превращался из некогда строгого отца в настоящую наседку. Но Лена с неожиданным для него спартанским хладнокровием собрала рюкзачок, и никакого мандража он у нее по дороге в школу не заметил. Директор и учителя показались Косте дружелюбными, да и само здание произвело приятное впечатление – высокие потолки, светлые классные комнаты, никаких следов запустения или неустроенности.

Приняли Лену без лишних вопросов. Что уже приятно – в наше время устроить ребенка в хороший детсад или школу – все равно что в былые годы достать путевку в приличный санаторий или избежать неприятного распределения после окончания института. А тут: «Ну что вы!», «Да какие проблемы!», «Мы всем рады».

Костя проводил ее до двери в класс и, чмокнув в щеку, сдал на руки учительнице младших классов.

Как только дверь закрылась, Костя прижался ухом чуть пониже таблички «Кабинет второго класса» и прислушался. Он ожидал всего – короткого формального представления классу новой ученицы и последующего начала занятия или, может, даже недовольного гула и перешептывания учеников: «Новенькая, новенькая». Но то, что он услышал было даже для него, сменившего в детстве множество школ, неожиданным.

Сначала он услышал звуки шагов: громкие и редкие – от каблуков учительницы, тихие и частые – от Лениных туфель. Затем класс притих, видимо, повинуясь какому-то жесту учительницы, и в этой тишине раздался ее низкий плюшевый голос:

– Вот, дети, это ваша новая одноклассница. Прошу любить и жаловать. У нее красивое русское имя Лена и красивая старая русская фамилия Васильева.

Класс молчал, но молчание это было вполне миролюбивым – Костя чувствовал такие вещи интуитивно.

– На какие гласные у нас заканчиваются русские фамилии? – снова зазвучал голос учительницы.

Раздался шорох, явно означающий взметнувшийся лес рук.

– Ну-ка, Славик, – выбрала кого-то одного учительница.

Бойкий мальчишеский голос взахлеб отрапортовал:

– На «-ов»—«-ова», «-ев»—«-ева», «-ин»—«-ина», «-ын»– «-ына», древнерусские могут заканчиваться на «го».

– Молодец, Славик, садись. Ну, кто разрешит Леночке сесть рядом?

Класс зашевелился. Очевидно, многие готовы были поделиться местом.

– Вон, иди к Ирочке, – раздался голос учительницы, и в тишине снова застучали каблучки Лениных туфель.

– Итак, сегодня мы будем писать из-ло-же-ние, – продолжила учительница, и Костя отошел от двери.

Акцент, сделанный учительницей на «русскости» Лениных имени и фамилии, резанул Костин слух, но удивляться нечему – он теперь был в ином измерении.

Именно после школы он и пошел к Хлыстову, дабы попытаться пролить свет на дело Оганесяна. Но его там встретили стеклянные глаза майора. Нет. Зеркальные. Точно. Светоотражающие. Рефлекторы глаз. Глаза-катафоты. Катафоты.

Костя вздрогнул от легкого прикосновения к плечу. Это была Лена – она стояла за спиной. Так когда-то подходила Вероника – неслышно, со спины, едва заметно дотрагиваясь до Костиного плеча или шеи. Каким образом Лена переняла эту манеру мамы, было для него загадкой – может, гены? Но, почувствовав это прикосновение, Костя вздрогнул, стараясь удержать в себе ощущение той, прежней жизни. Хотя понимал – это лишь на долю секунды.

– Ну что? – сказал он как ни в чем не бывало, оборачиваясь и усаживая Лену на колени. – Как первый день в новой школе?

Лена пожала плечами, слегка скривив губы, – еще один Вероникин жест.

– Ты успела с кем-нибудь подружиться?

– Ну да... С Ирой.

– Она хорошая?

– Что за глупый вопрос, пап? Я ж ее один день знаю.

– Уроки сделала?

– Ну да.

– Может, будем потихоньку укладываться?

– А что ты чертишь?

Лена кивнула в сторону листка на Костином столе.

– Это так... Разные люди. Слушай, Ленок, давай-ка на боковую, завтра в школу. А мне надо бы отлучиться ненадолго.

– Куда?

– Да так… пригласили на одну встречу. Ты же подружилась с Ирой, надо и мне с кем-нибудь подружиться.

Лена снова удивленно скривила губы:

– Тебе надо?

Костя засмеялся:

– Ну не то чтобы надо. Но... в общем, это связано с работой.

– А ты со мной не посидишь, пока я буду засыпать?

– Ну конечно, посижу.

Костя снял Лену с коленей и поставил на пол.

– Иди чисти зубы, а я пока тут побуду. Будешь готова – позовешь.

Лена потопала в ванную, а Костя почесал переносицу.

Оставлять Лену одну дома не очень хотелось, но Геныч жил в паре минут ходьбы, да и не задержится он там – надо просто посмотреть на этого Геныча.

Он еще раз взглянул на схему. Впрочем, и схемы никакой не было – так, перечисление имен, набор букв.

Жердин смотрел на Разбирина, покусывая губу. Разбирин мял в пальцах сигарету и смотрел в окно за спину Жердина. Оба молчали. Казалось, между ними происходит бессловесный телепатический диалог. Разбирин знал эту привычку Жердина молчать перед неприятным разговором – то ли тому хотелось, чтобы собеседник первым нарушил тишину, то ли он просто собирался с мыслями. Теперь, правда, шла уже вторая минута, а Жердин все еще слова не проронил, даже толком не поздоровался.