Сэндмен Слим - Ричард Кадри

– Слушай, не колупай мне мозги. Просто скажи, что хочешь сказать.

– Магия. Я говорю о магии.

– Твою ж мать… – Она встает, пересекает комнату и опускается в кресло-мешок, укрепленный по швам скотчем. – Знаешь, когда я впервые увидела тебя, я подумала, что ты нормальный. Конечно, с учетом возможной отсидки. Но на самом деле ты еще один змей, да? Я к тому, что ты пришел, наверное, для того, чтобы грабануть меня или трахнуть, пока я еще не отошла от наркоза. Или, может, ты просто маньяк. Черт возьми, делай уже поскорее, что задумал. Не везет мне все-таки на мужиков…

Ее голос затихает. Она откидывается в своем мешке, нервно потирая синяк под левым глазом.

– Ты только что сказала, что с тобой беседовала отрубленная голова твоего мертвого босса. Как бы ты это назвала?

– Откуда ты столько знаешь об этой херне?

– Я занимаюсь магией. И это не фокусы, как в Вегасе, а настоящая херня.

– Ты ведьмак или волшебник, типа того?

– Это Гарри Поттер – волшебник. А я занимаюсь магией. Я – маг.

– Довольно странная получилась ночь.

– Погоди. Сейчас вообще обалдеешь. Касабян – тоже маг. Как и Паркер. Я уверен, что на тебя напал именно он.

Она садится прямо и пристально на меня смотрит:

– Тогда сделай что-нибудь. Какое-нибудь колдунство.

– Что ты хочешь увидеть? Что тебя убедит?

– Взорви мой разум. Заставь, например, этот стол парить в воздухе.

– Я не левитант. Когда-то я умел показывать довольно милые штуки, но ту магию, в которой я сейчас специалист, твоя мебель может не пережить.

– Так и что ты можешь сделать?

Я думаю с минуту, затем вытаскиваю нож Азазеля из куртки. Зрачки Аллегры расширяются на долю миллиметра. Я уже начал привыкать к таким вещам.

– Вот. Держи.

Я подаю ей нож рукоятью вперед. Она осторожно берет его и держит сразу двумя руками, будто он весит фунтов пятьдесят.

– И что я должна с этим делать?

Я подползаю к ней на коленях, как ребенок. Пребывание ниже уровня глаз врага часто оказывает на него успокаивающее действие. Может, то же самое получится и с нервным другом?

Добравшись до кресла-мешка, я поднимаю левую руку и говорю:

– Попробуй меня ударить.

Она наклоняет голову в сторону, будто внезапно увидела кошку, которая заговорила по-французски.

– Нет, не буду я этого делать.

– Все нормально. Не сдерживай себя. Я знаю, ты на меня злишься. Выпусти это чувство на волю.

Она просто смотрит на нож в своих руках. Может, я ошибся? Может, ходьба на коленях выглядела слишком глупо? Есть способ это исправить.

Я наклоняюсь к ее лицу и ору что есть мочи:

– Бей меня, черт тебя дери!

Она пугается. И протыкает мою левую руку ножом насквозь.

– Господи! Я не хотела! – кричит она и прикрывает рот руками.

В том, что касается трудностей убийства, большинство людей не понимают одной простой вещи: даже если выстрел, удар ножа или поджог не убивают тебя, то это не значит, что ты этого не ощущаешь. Когда нож пропарывает мне руку, я чувствую то же самое, что чувствовал бы любой на моем месте. Другими словами, когда Аллегра втыкает в меня костяное лезвие, мне хочется заорать, как маленькая французская девочка, и упасть на спину, требуя тысячу кубиков «Джека Дэниэлса», причем срочно! Но разумеется, я ничего такого не делаю. Я спокойно вынимаю нож из ладони и вытираю кровь о штанину. Не хочется злить ее еще больше, капая кровью на ковер.

Аллегра находит пару бумажных салфеток рядом с недоеденным сэндвичем, лежащим в тарелке на полу. Затем сильно прижимает салфетки к дырке на моей руке.

– Спасибо. Ты очень добра к тому, кого считаешь психом или змеем.

– Заткнись. Теперь я понимаю, что такой болван, как ты, не может быть змеем. И наверное, ты слишком глуп для того, чтобы оказаться психом. Но я по-прежнему не понимаю, кто ты.

– Я маг, – говорю я.

Затем отнимаю салфетки от руки и вытираю остатки крови. Рана уже почти затянулась.

Она пожимает плечами.

– Аномальная заживляемость. Это еще не делает тебя волшебником из страны Оз. И вообще – нож может быть с подвохом.

В «Убежище Ангелов» жестокие зрители.

– Принеси какой-нибудь свой.

Аллегра уходит на кухню, гремит там ящиками и возвращается со здоровым мясницким ножом. Мило. Она начинает входить во вкус.

– И что теперь? – спрашивает она.

– Попробуй ударить еще раз.

– Да что с тобой такое? Если ты мазохист, можно найти отличных профессионалок в телефонной книге.

Я поднимаю руку, которую она уже протыкала.

– Еще раз. Давай. Повеселись от души. Большинство людей не доживают до того, чтобы сделать это второй раз.

В этот раз мне нет нужды кричать. Она пихает лезвие прямо в ладонь, но оно не лезет. Заходит на одну восьмую дюйма в кожу и все. Даже крови нет. Она продолжает давить на нож. Пытается пропихнуть его всем своим весом. Безрезультатно. Наконец я забираю у нее нож и кладу на пол. Она берет меня за руку и внимательно ее осматривает, пытаясь разглядеть кровь или новую рану. Но все, что осталось на ладони – только свежий красный шрам на том месте, которое она проткнула несколько минут назад.

– Все мое тело – сплошная магия. Если атаковать меня определенным образом, то повторить точно так же не получится.

– Значит, теперь никто не сможет воткнуть в тебя нож?

– Хотелось бы, но не совсем. Новый шрам, который ты мне подарила, означает только, что моя рука теперь защищена от ножа.

– Так вот откуда на тебе столько порезов? В тебя втыкали ножи?

– И ножи, и многое другое. Касабян застрелил меня, когда я пришел в его магазин, так что на мне есть несколько свежих дырок от револьвера. И это не так уж плохо. Некоторые люди носят распятие или пентаграмму для защиты. Я же ношу свою защиту прямо на коже.

– Разговаривающие головы и магические шрамы. Почему-то волшебство я представляла себе немного по-другому.

Аллегра выглядит немного бледной, но я не думаю, что это от сотрясения. Наверное, я слишком поторопился со своим маленьким магическим представлением. Я копаюсь в памяти в поисках чего-нибудь магического, что не подразумевает пожаров и взрывов. Затем придумываю половину заклинания. То, что мог бы сделать за обедом, учась в начальной школе. Мне всегда везло с частичными заклинаниями, поэтому я тихо произношу те слова, которые помню, и добавляю к ним собственную импровизацию, стараясь воспроизводить только человеческие слова, а не адские, которые из меня упорно лезут.