Когда запоют мертвецы - Уна Харт

Хутор Гюнны в Грайнютоуфте выглядел грустно. Здесь, как почти повсюду в Исландии, царила отчаянная бедность, хотя заметно было, что хозяйка как могла поддерживала хозяйство. На маленьком огородике рос тимьян, устремляя ввысь лиловые цветы, похожие на наконечники стрел. В крыше, покрытой молодым зеленым мхом, чернели дыры, а щели в дерновых стенах были заткнуты сухой травой. Сквозь мутное окошко, затянутое рыбьей кожей, внутрь наверняка не проникало ни лучика света. В мрачном молчании друзья постояли на пороге. Магнус поднял было руку, чтобы постучать, но Эйрик остановил его легким движением головы.

– Нет необходимости, мой друг. Боюсь, никто не пригласит нас внутрь.

Магнус замер, словно прислушиваясь к чему-то, и печально вздохнул:

– Многовато покойников на один летний день…

Он толкнул дверь коленом и вошел внутрь чужого жилища, прикрыв нос рукой. В бадстове было темно и сыро, в воздухе висел сладковатый запах тлена. Эйрик огляделся. Содержимое дома не уступало в убогости внешнему виду. Никакой мебели здесь не было, кроме узкой кровати и сложенного из камней простого очага. Стены прокоптились дочерна. Но, несмотря на жуткое запустение, некоторые детали говорили о том, что хозяйка сопротивлялась обветшанию, не позволяла упадку взять верх. Над окном сушились пучки тимьяна и мха, у очага были аккуратно сложены миски. В корзине у двери хранились пучки шерсти, которые женщина, вероятно, собирала с колючих кустарников вблизи дома.

Гюнна лежала на кровати, отвернув лицо от окна и прикрыв глаза. Сама она тоже выглядела опрятно, если только можно так сказать о трупе. Простое платье аккуратно завязано до подбородка, волосы заплетены в косы, миловидное лицо чистое и спокойное. Легко было представить, что Гюнна подметала бадстову, прилегла отдохнуть, и ее разморило нежное летнее солнце. Сюда, в дом, мыши не добрались, так что тело осталось нетронутым никаким мелким зверьем. На вид несчастной было совсем немного зим – может, чуть старше Магнуса с Эйриком. Только болезненная худоба добавляла ей возраста. Одна рука лежала на животе, вторая – безжизненно свесилась на пол, так что костяшки касались земли. Поза была такой безмятежной, словно Гюнна испытала огромное облегчение, умерев.

Эйрик постоял над покойницей, заложив руки за спину и дожидаясь, пока Магнус прочтет отходную молитву. Затем священники оторвали от одеяла маленькие кусочки ткани и вставили ей в ноздри, как велел обычай.

– Не возьму в толк, от чего она умерла, – заметил Магнус. – Не похоже на изматывающую болезнь. Запах не тот.

Друзья переглянулись. Внезапно Эйрик склонился над телом и распустил верхние завязки ворота.

– Что ты? – Магнус перехватил его руку. – Не смей осквернять тело! Отвезем ее в Хабнир и найдем женщин, которые омоют…

– Твое целомудрие делает тебе честь, – Эйрик дернул уголком рта, бросив на друга короткий насмешливый взгляд.

Расклад был не в пользу Магнуса: тот уступал товарищу в силе, но всем своим видом давал понять, что не станет мириться с произволом. По лицу Эйрика же никогда нельзя было понять, шутит он или говорит всерьез. Его выходки в школе нередко выходили из-под контроля, достигали той точки, когда переставало быть смешно и становилось страшно. Временами Магнусу казалось, что в его друге живут как будто два человека. Один был простым и веселым, иногда заносчивым, но в целом беззлобным парнем. Но был и другой Эйрик – тот, который не умел останавливаться. Тогда веселые шутки перерождались в навязчивую идею, становились единственным голосом, который Эйрик слышал, – как тогда, со стариком из Бискупстунги. В тот раз ни Магнус, ни Боуги не признались, что им вовсе не хотелось идти на кладбище за книгой. Когда тебе пятнадцать, страшнее всего прослыть трусом в глазах товарищей. Магнус даже не был уверен, что самому Эйрику этого хотелось. Просто настал миг, когда он уже не мог повернуть назад, даже если бы пожелал…

Сейчас Магнус гадал, на какого именно из двух Эйриков он смотрит.

– Она очень чистая, – вдруг заметил тот.

– Прости? – Магнус растерялся и от неожиданности ослабил хватку. Воспользовавшись этим, Эйрик дернул завязки, открыв шею и область ключиц покойной. Оба парня замерли, уставившись на обнажившийся участок кожи. Магнус сглотнул и медленно выдохнул:

– Ты знал?

– Нет. Но догадывался, что здесь что-то не так.

Когда Эйрик полностью развязал тесемки платья, оказалось, что все тело под тканью покрывали черно-бурые синяки. Особенно досталось шее и груди – та стала такой темной, что сосков было не различить. Эйрик осторожно сдвинул ткань с рукавов: предплечья украшали кровоподтеки, словно женщина носила слишком тугие браслеты. Иллюзия безмятежной смерти во сне развеялась. Любому, кто взглянул бы на это тело, стало бы очевидно, что Гюнна отчаянно боролась за свою жизнь, а умерла в агонии от побоев.

– Никогда прежде такого не видел, – признался Магнус, и Эйрик кивнул:

– Я тоже.

– Если ее убили, почему не избавились от трупа?

Эйрик помолчал, размышляя.

– Если бы мы не приехали, сколько прошло бы времени до похорон? – спросил он наконец. – Если верить Натану и Оулаву, у Гюнны не было друзей и родственников… Утварь у нее такая скудная, что не позарился бы даже самый отчаявшийся грабитель, не говоря уж о том, что не всякий доберется сюда. Хутор расположен далеко от дороги, случайно не забредешь. Наверное, убийца рассчитывал, что ее найдут не скоро.

Магнус наклонился и осторожно запахнул платье на женщине. Он сам не смог бы ответить на вопрос, сделал ли это из благопристойных побуждений или чтобы не смотреть на изувеченное тело. Стоило спрятать синяки, и Гюнна снова обрела умиротворенный вид. Вот только теперь, когда он точно знал, что кроется под тканью, заново поверить в это спокойствие было невозможно.

– Но если убийца не страшился разоблачения, зачем было прибирать тело? Косы, платье…

На этот вопрос Эйрик не знал ответа.

Ближайшее кладбище находилось в Хабнире, туда-то священникам и предстояло отвезти покойницу. Гюнна не пожелала вернуть Корту горшок, но теперь ей предстояло разделить с ним одну землю. Однако чтобы доставить тело к месту назначения, нужна была телега. Разумнее всего было добраться до деревни и там попросить кого-нибудь переправить Гюнну к кладбищу.

Сумерки медленно переросли в свежую звездную ночь. Решено было не ехать по темноте, а отдохнуть до рассвета. У друзей оставалось немного сушеной рыбы и скира, а половина фляжки аквавита скрасила им тягостные думы. Растопив очаг кизяком, они в молчании съели свой ужин. Магнус старался не смотреть в сторону кровати. Среди мертвецов ему делалось не по себе, он словно кожей ощущал их присутствие и беспокойный голод. Он так часто рассказывал людям о райских кущах, что испытывал жгучий стыд перед Богом, когда не удавалось самому в них поверить. Смерть уродлива. Можно сколько угодно противиться этой мысли, убеждать себя в том, что дух важнее тела, но от этого уродства никуда не скрыться.