До последней строки - Владимир Васильевич Ханжин

встревоженный, готовый помочь, весь подался навстречу пассажиру. «Хорошо же, должно быть, я выгляжу», — мелькнуло в голове Рябинина.

II

У Нины были гости: девушка и два молодых человека. Все трое, видимо, постарше Нины. Сидели у включенного телевизора, но просматривали какой-то иллюстрированный журнал. При появлении Рябинина один из молодых людей встал, второй, приподнявшись, поклонился и, снова опустившись на стул, как-то заученно и лениво приобнял девушку, положив на ее плечи руку. Рябинин ответил общим поклоном и прошел во вторую половину комнаты.

Он несколько успокоился оттого, что застал в доме гостей.

Екатерина Ивановна была на работе. Не зажигая света, Рябинин прилег на диван против открытой двери.

Молодежь продолжала просматривать журнал, то перебрасываясь скупыми замечаниями, то вдруг возбуждаясь и вступая в шумный обмен мнениями.

Рябинин различал лишь отдельные фразы, — мешал включенный телевизор, — «Отлично!», «Я считаю его гениальным…», «Мане — это не Моне…», «Знаменитый гвоздь в «Черном обелиске…», «В Штатах принято…», «Ирвинг Стоун прав…», «У нас в Союзе не издавалось…», «Скучища, как у Льва Толстого…»

Он никогда не сказал бы «в Штатах», сказал бы «в США»; и уж конечно никогда не употребил бы это урезанное — «у нас в Союзе»… Ремарк ему наскучил, и он перестал читать его книги, ибо терпеть не мог ничего унылого, лишенного борьбы и ясного социального идеала. И, наоборот, огорчался, когда молодые с кощунственной небрежностью отзывались о Льве Толстом, хотя и верил, точнее, хотел верить, что они просто еще не успели понять, какой это величайший в мире поток мудрости и красоты — Лев Толстой.

Он перевел взгляд на телевизор. В маленьком прямоугольнике экрана — группа людей. Двумя рядами: Впереди сидели женщины, за ними стояли мужчины. Седые волосы, посверкивающие очки, опершиеся на спинки стульев стариковские руки.

Рябинин узнал их. Со многими из них ему доводилось встречаться, с некоторыми много раз. О двух он писал.

Они пели:

Наш враг над тобой не глумился,

Кругом тебя были свои…

Мы сами, родимый, закрыли

Орлиные очи твои…

Он уже слыхал от кого-то, что старые большевики города решили создать хор и выступить по телевидению во время передач для молодежи.

Значит, они осуществили задуманное.

Их голоса дрожали потому, что песни волновали поющих, и еще потому, что эти люди ничего не умели делать равнодушно.

«А тем наплевать. Листают журнал…» Рябинин зло покосился на дочь. И будто обжегся: Нина, выпрямившись, смотрела на экран телевизора. Сидящий рядом с ней молодой человек тоже забыл о журнале.

Двое слушали поющих, двое продолжали листать журнал.

Так длилось недолго — журнал был просмотрен, и девушка, державшая его, повернулась к телевизору. Послушав чуть, простонала:

— О господи!

Ее приятель спросил:

— Что там по другой программе?

— Сейчас, — рассеянно бросила Нина. И что-то непонятное буркнул ее сосед.

Хор оставался на экране.

— Песня политкаторжан «Слушай», — прозвучал голос диктора.

— О господи!

— Кому нужны эти раскопки?

— ..Если мыслить на уровне табуретки. — Это вставил сосед Нины.

— А ты растешь. Скоро поднимешься до уровня самовара.

— Нинок, переключи! — Девушка крутанула в воздухе пальчиком. — Переверни пластинку.

Нина не ответила.

… Как дело измены, как совесть тирана,

Осенняя ночка черна;

Чернее той ночи...

Двое, болтая о чем-то, расхохотались. И снова что-то сказал им сосед Нины. А Нина снова промолчала. Она лишь сделала короткое, резкое движение головой, словно откидывала назад волосы.

О-о, Рябинину хорошо было известно это своевольное и гордое движение, как хорошо была известна та вызывающе прямая поза, в которой застыла Нина. «Еще немного, и она выставит их…» Впрочем, Рябинину сейчас было уже неважно, выставит или не выставит.

Те двое поднялись сами. Помедлив, поднялась и Нина: нельзя было не проводить.

Теперь Рябинин смотрел на оставшегося. «Ну встань! Покажись, какой ты!.» Но молодой человек продолжал смотреть на экран телевизора.

Нина вернулась быстро, проводив лишь до двери. Конечно, она спешила: не просто хотела скорее отделаться от тех двоих, а спешила к другу.

Они молча досмотрели передачу. Гость встал. Но Рябинин ясно видел, как ему не хочется уходить: он мешкал. И Рябинину нравились его скованность, его смущение.

Они направились к двери.

Если Нина пойдет провожать гостя, можно будет глянуть на них в окно. Какой отец удержался бы от этого?

«Постулаты, постулаты!» — передразнивая себя и внутренне ликуя, почти вслух произнес Рябинин.

Скрипнула дверь — Нина вернулась скоро, так же скоро, как и в первый раз, когда проводила тех двоих; и Рябинин только сейчас почувствовал, насколько сильно ему хотелось, чтобы было иначе.

— Нина!

— Да, папа.

Она остановилась перед ним в дверях.

— Он что, тоже держал экзамен в университет?.. — спросил отец первое пришедшее в голову.

— Кто?

— Ну вот… который только ушел.

— Да, мы вместе. Но познакомились еще на работе.

— А те двое?

— Она работает. Тоже там, в Книготорге. Окончила библиотечный техникум. А он в медицинском институте, перешел на пятый курс.

— Они любят друг друга?. Хотя что я… конечно, сразу видно.

— Да, они не скрывают, что… близки.

— Зачем скрывать?.. Правда, мне не по душе, как они держатся… Объятия у всех на виду. Для посторонних неприятно. Но, пожалуй, еще более грустно.

— Почему?

— Выставлять любовь напоказ — мне кажется, не очень дорожить ею… Почему-то представляется дерево, открытое всем ветрам. Быстро осыплются листья. В конце концов ничего не останется, одни голые сучья.

— Дорогое надо хранить при себе, я понимаю.

— Они женаты?

— Что ты!

— Чему ты удивилась?

— У них совсем другой взгляд.

— Другой? Какой же?

— Жениться не обязательно.

— Как? Вообще не обязательно? Долой брак?!

— Нет, не вообще, конечно.

— Но считается, что все дозволено и без брака?

— Сейчас на многое иной взгляд… Новый стиль жизни.

— Стиль! Это уже стало стилем?

— Становится.

— Ты говоришь чудовищные вещи, Нина!.. Это что же, как… как в романах Ремарка?

— Почему вдруг именно Ремарка?

— Да, да, ты права. Вообще там…Но у нас свои нравственные традиции. Свои, Нина! И их нужно защищать.

— Но если традиции нуждаются в защите, значит, они сами слабы? Что слабо, то плохо.

— В защите нуждается все. Даже человечество в целом, хотя, казалось бы, оно всемогуще.

После паузы он спросил:

— И что… эта пара и ты, вы дружите?

— Бывает, встречаемся. А дружба? Пожалуй, нет… Но ты не суди о них с первого раза. Они не какие-нибудь… Он прекрасно учится. Про него говорят: надежда курса. Много читают, любят искусство… Не какие-нибудь пустые стиляги.