До последней строки - Владимир Васильевич Ханжин

и придерживая руками два фотоаппарата, висевшие на груди, катился озабоченным колобком Костя Неживой.

— О-о, Алексей, здорово!.. Куда ездил?.. Как дома?.. Как супруга?. Дочка-то у тебя, наверно, уж?.

— В седьмом классе!

— А что?. Фу ты, дьявольщина, я и забыл. Как времечко-то, а! Что ты скажешь?..

Даже от его фотоаппаратов исходил запах мятных конфет.

Атоян позвонил только на следующий день:

— Зайди!

Мельком глянув на Рябинина, сдернул очки и отвернулся.

— Слушай, Алексей, ты показывал ее Валентину?

Это было неожиданно: Рябинин совсем забыл, как относится Атоян к Орсанову.

Ответил язвительно:

— Согласовать?

— Не знаю… Но мне не нравится.

— Статья?

— Перестань! Статья — блеск!

— Тогда визируй.

— Сукин сын!..

— Кто? Орсанов?

— Слушай, брось ты!

— Ага, значит, сукин сын я?

— Заткнись!

— Кто же все-таки? Ты?

Атоян надел очки и столь же стремительно снял их.

— За что он его так невзлюбил? За что?

— Вы о ком, маэстро?

— Впрочем, все ясно: зависть, черная зависть! Подлый человек. Он и тебя услал. В дождь, в холод. Не посчитался ни с чем. Сукин сын!

— Дай статью! Редакции некогда ждать, пока ты путаешься в своих эмоциях.

— Алешка, ты не знаешь Валентина.

— Не сотвори себе кумира! Отдай статью. Черт с ней, с твоей визой!

Атоян поерзал на скрипучем своем стуле, открыл ящик стола и достал статью. Не глядя на Рябинина, двинул ее по столу. В верхнем углу первого листа стояло: «Ат.».

Рябинин улыбнулся:

— Платон мне друг, но истина дороже.

— Алешка, мне не нравится…

— Мы еще поговорим, Леон.

Он помахал рукописью и вышел.

Лесько, настороженный, насупившийся более чем обычно, положил статью перед собой. Поправил лисгы, глянул на порядковый номер последней страницы — не велика ли статья? — снова поправил листы и начал читать.

Рябинин знал свою статью наизусть, и для него не было неожиданным, что, перейдя на четвертую страницу, Лесько ближе придвинулся к столу: он знал, что Рябинин был у Ежнова, а именно на четвертой странице начиналась речь о «решетке», и здесь круто расходились позиции автора статьи и заведующего транспортным отделом обкома.

Потом Лесько постоял какое-то время, склонившись над столом, натянув нижнюю губу на верхнюю и упираясь руками в бока под распахнутым пиджаком. И вдруг крупно написал на первой страница «В набор».

— Учти, витязь, Ежнов разговаривал с Тучинским.

— Пусть.

Зазвонил телефон.

Положив трубку на рычаг, Лесько сообщил:

— Прямо телепатия какая-то — тебя Волков разыскивает.

— Взять? — Рябинин кивнул на статью.

— Обязательно.

— Волков с Ежновым на одном этаже сидели.

— Мало ли…

— Что ж, поглядим, чего стоит Волков.

Аккуратно засучив рукава, чтобы не испачкать манжеты белой сорочки, заместитель редактора читал гранки. Увидев в дверях Рябинина, произнес свое обычное, чуть веселое, чуть снисходительное:

— Привет, привет!

Кивнул на рукопись, которую держал Рябинин:

— Это что, ваша?.. Ну-ка, ну-ка!

Читая, Волков покачивал ногой под столом. От красиво уложенных волос его, от по-женски маленьких, с розоватыми блестящими ногтями рук, от белой сорочки и даже от костюма исходило ощущение какой-то необыкновенной, удивительной свежести. Казалось, он только-только вышел из ванны.

— Как по-разному вы пишете!

— Кто?

— Вы и Орсанов.

Рябинин выжидательно промолчал.

— Портрет Подколдевых он дал мастерски. Сочный портрет двух выродков… Скажите, газета должна этим заниматься?

— Я полагаю, в каждой статье должна быть перспектива.

— Перспектива борьбы?

— Безусловно.

Волков снова придвинул к себе гранки, берясь за самые края кончиками пальцев.

— Оставьте статью мне.

— У вас есть сомнения?

— Я прочту еще раз.

— Статью будут очень ждать там, в Ямскове.

— Я прочту сегодня.

IV

Они встретились в тот поздний час долгого редакционного дня, когда вносится последняя — поправка в последние варианты полос завтрашнего номера газеты, когда свет горит лишь в нескольких кабинетах, а в полуосвещенных коридорах можно встретить чаще всего лишь курьера с оттисками полос.

Рябинину не сиделось дома. Он не мог справиться со своим беспокойством и нетерпением. Ждать Рябинин не умел и часто поступал в абсолютном несоответствии со здравым смыслом. Трехминутное ожидание трамвая на остановке было ему невмоготу, и он шел пешком, хотя заведомо знал, что трамвай обгонит его.

Конечно, он мог спросить о судьбе статьи у Лесько по телефону. Но телефон — изобретение для практичных людей. Те же, чьими поступками в значительной мере руководят чувства, предпочитают его услугам личное общение.

У Орсанова не было в редакции постоянного, закреп ленного за ним стола. Писал он главным образом дома. В редакцию приходил в самое различное время, а в случае необходимости занимал любой временно свободный стол.

Хотя его совсем нельзя было назвать замкнутым человеком, как-то так получалось, что он неизменно держал сотрудников редакции на некотором отдалении от себя. Орсанов очень умело и незаметно соблюдал эту дистанцию, и, возможно, поэтому ореол исключительности, необыкновенности, которым было окружено его имя в городе, сохранялся даже в журналистской среде.

Рябинин был у Лесько — тот сказал, что пока ему ничего не известно о судьбе статьи, — когда Орсанов появился в дверях. Лесько спешил в типографию, и, ответив обычной своей скупой, озабоченной, но все-таки достаточно приветливой улыбкой на улыбку Орсанова, он оставил спецкоров одних.

— Вольтер сказал: работа гонит от нас три больших зла — скуку, порок и нужду. — Орсанов подвигал плечами, разминая их: видимо, он долго просидел за письменным столом.

Он был без пиджака, в темно-сером, вязанном из прекрасной шерсти свитере с отложным воротником. Галстука и белой сорочки Орсанов никогда не носил. На нем всегда было что-то такое, что редко встретишь на ком-нибудь в городе: интересное, оригинальное и отнюдь не вычурное. При всем том хороший вкус сочетался у него с немного претенциозной, но милой неряшливостью: рукав обязательно припудрен папиросным пеплом; из кармана небрежно торчит угол платка; туфли не то чтобы запущенные, но как-то деликатно напоминающие о том, что их надо бы почистить, да хозяин этого не замечает или ему недосуг; мягкие русые волосы хотя и не взлохмачены, как у Лесько, однако прическа всегда в некотором беспорядке. Такой человек, наверное, вызывал у женщин острое желание поухаживать за его костюмом, за его прической, вообще что-то сделать для него.

— Над чем работаете? — спросил Рябинин.

— Пытаюсь написать рецензию. Премьера у нас в драматическом.

Орсанов сел против Рябинина за маленький столик, приставленный боком к обширному письменному столу ответственного секретаря. Достал из заднего кармана брюк коробку папирос. Он много курил, рассеянно пренебрегая при этом пепельницей, и сорил пеплом вокруг себя и на себя.

— Что привезли из Ямскова? — спросил Орсанов с очень мягкой, неторопливой улыбкой.

Кажется, они впервые беседовали наедине, да еще в такой