Пять рассерженных мужей - Людмила Милевская

В те короткие минуты память возвращала все. Все, с чего этоначалось.

Он помнил!

«Начали!» — прохрипело радио из блиндажа командира.

И тут же хлестнула команда:

— Атака цепью! Дистанция шесть метров! Офицерам надетьизделия ДАД-1. Положение офицеров в цепи сохранять постоянно. Покинуть окопы!Вперёд!

Он затянул под подбородком ремни ставшего таким роднымприбора ДАД-1. Оглянулся на солдат дисциплинарного батальона, отшвырнувшихнедокуренные сигареты, подхватил автомат, заряженный холостыми патронами, ивыбросил своё сильное, молодое тело за бруствер. В следующий миг он уже шёл вцепи, держа наперевес оружие.

Лишь он один из всех, кто шёл к далёким блиндажам нагоризонте, знал для чего и куда идут.

Он погладил вспотевшей ладонью сверкающую поверхность шлема,успокоил себя:

«Не подведёт… Все продумано. Сколько над ним пришлосьпоработать. Кроме того, мощность излучения не будет большой. Не по врагам желупят… Ребятам из дисциплинарного не слишком достаться должно. Зато сразудомой…»

Оранжевое пятнышко, мигающее на горизонте, набирало силу.

Он прошёл уже метров восемьсот, когда луч ощутимо хлестнулпо глазам, прикрытым оранжевым забралом.

«Ой-ё, они что там, охренели?» — поморщился он и оглянулсяна солдат, чуть отставших.

Луч обжёг шею, вновь пробежавшись по цепи. Он увидел, какупал первый… Второй, третий…

Молодые, юные солдаты, падали, уткнувшись стриженымиголовами в забайкальскую степь. Казалось, вся земля была завалена их пилотками.Жуткий, нечеловеческий вой нёсся по степи, вой из конца в конец цепи.

«Сволочи! Что делают!» — только успел подумать он.

Механически продолжая движение, сделал несколько шаговнавстречу хлеставшему полёгших солдат лучу. Всего несколько шагов, вслед заним, успели сделать и другие офицеры в сверкающих шлемах.

Внезапно мир стал скручиваться в жуткую, лишённую смысласпираль, из центра которой вырвался оранжевый жгут. Невиданной горячей змеёйжгут дотянулся до него, обвился вокруг горла, вокруг груди, сжал, стараясьпревратить в спираль все тело…

Он шагнул, обезумев от боли. Неловко подвернул ногу ирухнул, добавив к воплям катающихся по земле солдат свой громкий протяжныйстон. Его неуправляемое тело скатилось в глубокую воронку, оставленную снарядомпосле давних артиллерийских манёвров, проходивших когда-то на этом полигоне.Сверкающий шлем удержался на голове, а страшный оранжевый огонь теперь не всилах был до него дотянуться. Воронка надёжно укрыла.

Он вспомнил все это. Вспомнил и открыл глаза.

— Пить — хрипло попросил он.

Ему вновь дали виноградного сока. Прохладного, невероятновкусного.

Он робко прислушался к себе. Ломило каждую мышцу, каждуюсвязку. В голову вонзились сотни раскалённых игл.

— Боль… — пожаловался он склонившему к нему врачу.

Врач, чуть поколебавшись, приказал ввести малую дозу морфия.

Боль отступила. Спряталась за дурманящий заслон, но далеконе ушла, притаилась в ожидании своего часа. Он чувствовал где-то рядом её ииспытывал ледяной страх перед этой жуткой, нечеловеческой болью.

Над ним снова склонились люди в белых халатах.

— Вы можете говорить? — спросил один из них.

Он устало прикрыл глаза, давая понять, что ему не доразговоров. Он ждал: вот-вот вернётся боль. Вернётся и заставит снова кататьсяпо койке и выть нечеловеческим воем. Позорно выть…

Впрочем, перед болью этой он был уже не человек, был неспособен испытывать неловкость, стыд. Страх властвовал в его теле, в егоголове, диктуя свои законы. Казалось, мир свернётся в маленький незначительныйкокон, если убрать из него боль — так велика была она, так непереносима.

Боль!!!

Боль эту он будет помнить до конца своих дней…

Лишь через трое суток он смог утвердительно ответить навопрос врачей. Все это время он спал и думал.

«Они подставили нас, как подопытных кроликов. Я сам принималучастие в разработке защитного шлема… Такого не должно было случиться…

А солдаты…

Им же просто выжгло мозги…

Нет сил вспоминать, как они кричали. Кажется, умру, а в ушахвсе равно будет стоять этот крик.

Говорили десять процентов мощности…

Так не могло быть…

Они врубили все сто…

Убийцы…

Но почему же подвёл шлем?»

Боль выползала из своих укрытий, вновь просачивалась всжатое страхом телом, в голову…

Ему вновь и вновь вводили морфий…

Лишь через трое суток он смог утвердительно ответить навопрос врачей. Наконец собрал в кулак всю свою волю и согласно кивнул, когдаего в очередной раз спросили:

— Вы можете говорить?

Даже выдавил:

— Да…

Его попросили:

— Расскажите о своих ощущениях.

Он вспомнил страшную воронку, из жерла которой выползалоранжевый гад, и хриплым, лишённым интонаций голосом, ответил:

— Ничего не помню…

Остальные офицеры, доставленные из Забайкалья в Ленинград,слово в слово повторили его ответ.

Их исследовали военные психологи и психиатры, но не нашлиникаких отклонений в психике. Их допрашивали под гипнозом, но и это ничего недало. Как только психиатры просили загипнотизированных пациентов рассказать освоих ощущениях в тот страшный день, исследуемые начинали жутко выть от боли.Выть и кататься по полу.

Вскоре все восемь офицеров выздоровели.

Внешне они ничем не отличались от других людей. Ничем, крометого, что в них поселилась неведомая боль, и они наотрез оказывалисьзаглядывать в прошлое.

Несмотря на то, что все эти люди казались очевидноздоровыми, врачебная комиссия признала их ограниченно годными к военной службеи рекомендовала командованию уволить офицеров в запас.

Немая сцена длилась долго, я даже заскучала. Наконец Архангельскийочнулся и проревел:

— Где коты?!

Даня горестно закатил глаза, Тася втянул голову в плечи,Пупс безразлично уставился в пол, Женька не скрывал своего торжества.

— Сразу же вам сказал, что ничего не выйдет из этой затеи, —радостно заржал он.